– Вы были счастливы, когда работали над этими рисунками? – осведомился затем мистер Рочестер.

– Я была всецело ими поглощена, сэр. И да, я была счастлива. Собственно говоря, работа над ними была одной из высших радостей, выпавших мне в жизни.

– Ну, это мало что значит. По вашим же словам, радостей вам выпадало мало. Однако, смею сказать, смешивая краски и добиваясь этих необычных оттенков, вы пребывали в стране грез, открытой только художникам. И вы каждый день сидели над ними подолгу?

– У меня не было других занятий на каникулах, и я работала над ними с раннего утра до полудня, а с полудня до темноты – длина летних дней способствовала моему усердию.

– И вас удовлетворили результаты вашего пылкого прилежания?

– Вовсе нет. Меня мучило различие между моим замыслом и его воплощением. Все три раза я представляла себе нечто такое, что была бессильна воплотить.

– Не преувеличивайте. Тень своих замыслов вы воплотить сумели, но, пожалуй, не более. Чтобы выразить их сполна, вам не хватает мастерства и школы. Однако для школьницы эти рисунки необычны. Ну а замыслы вы черпали в краю эльфов. Глаза Вечерней Звезды вы, думаю, видели во сне. Как вам удалось сделать их такими ясными, но при этом не сверкающими?

Звезда над ними гасит их сияние. И какую тайну прячут их загадочные глубины? И кто научил вас изображать ветер? Ведь в этом небе, над вершиной этого холма бушует буря. И где вы видели Латмос? Ведь это же гора Латмос. Возьмите, уберите их.

Не успела я завязать тесемки папки, как, взглянув на часы, он сказал резко:

– Девять часов! О чем вы думаете, мисс Эйр? Адели давно пора спать. Уведите ее.

Адель подбежала поцеловать его на прощание, и он стерпел эту ласку, но не с большим удовольствием, чем Лоцман, а возможно, что и с меньшим.

– Желаю вам всем спокойной ночи, – сказал он и взмахнул рукой в сторону двери, показывая, что наше общество ему надоело и он нас отсылает. Миссис Фэрфакс сложила вязанье, я взяла папку, мы сделали легкий реверанс, получили в ответ холодный кивок и ушли.

– Вы говорили, что у мистера Рочестера нет особых странностей, миссис Фэрфакс, – сказала я, когда вошла в ее комнату, после того как уложила Адель.

– А вам кажется, что есть?

– По-моему, да. Он очень переменчив и резок.

– Да, правда. Пожалуй, он может показаться таким при первом знакомстве, но я настолько привыкла к его манере держаться, что давно ее не замечаю. А если ему и свойственны некоторые странности в характере, их можно извинить.

– Почему же?

– Отчасти потому, что такова его природа, а никто из нас над своей природой не властен; отчасти же потому, что его, наверное, преследуют тяжелые мысли и вызывают некоторую неуравновешенность в поведении.

– Какие мысли?

– Ну, во-первых, семейные беды.

– Но у него же нет семьи.

– Теперь нет, а прежде была. То есть близкие родственники. Несколько лет назад он потерял старшего брата.

– Старшего брата?

– Да. Владельцем фамильного поместья мистер Рочестер стал не так уж давно. Всего девять лет назад.

– Девять лет – порядочный срок. Неужели он был настолько привязан к брату, что все еще оплакивает свою потерю?

– Да нет… пожалуй что нет. Мне кажется, между ними были какие-то недоразумения. Мистер Роланд Рочестер был не совсем справедлив к мистеру Эдварду и, возможно, восстановил против него их отца. Старик любил деньги и стремился сохранить в целости фамильное состояние. Ему не хотелось делить его, но он считал необходимым, чтобы и мистер Эдвард был богат – для поддержания семейного имени. Вскоре после того, как он достиг совершеннолетия, были предприняты кое-какие шаги, не очень достойные и причинившие много бед. Старый мистер Рочестер и мистер Роланд вместе поставили мистера Эдварда в положение, которое он считал очень тяжелым, а по их мнению, он таким образом мог составить себе состояние. Мне не известно, что, собственно, произошло, но его дух не мог смириться с тем, что ему приходилось терпеть. Он не из тех, кто легко прощает, и порвал с отцом и братом и довольно много лет вел скитальческую жизнь. По-моему, с тех пор, как смерть брата, не оставившего завещания, сделала его хозяином поместья, он ни разу не оставался в Тернфилде дольше двух недель. Да и неудивительно, что он избегает жить в фамильном доме.

– Но зачем ему его избегать?

– Возможно, он находит его слишком мрачным.

Ответ был явно уклончивым – я бы предпочла что-нибудь более определенное, но миссис Фэрфакс либо не могла, либо не желала яснее объяснить причину и природу испытаний, которые пришлось терпеть мистеру Рочестеру. Она заверила меня, что ничего о них не знает и что все ею сказанное по большей части – ее собственные домыслы. В любом случае было очевидно, что она предпочла бы, чтобы я оставила эту тему. Я так и сделала.

В следующие дни я почти не видела мистера Рочестера. По утрам он как будто занимался делами, днем приезжали джентльмены из Милкота или соседи, иногда оставались пообедать с ним. Когда его нога позволила ему вновь садиться на лошадь, он начал часто уезжать – возможно, возвращал визиты, – и отсутствовал до ночи.

В промежутках он даже за Аделью посылал редко, продолжение же моего знакомства с ним ограничивалось случайными встречами в прихожей, на лестнице или в галерее. Иногда он проходил мимо меня с безразличным высокомерием, ограничиваясь легким кивком или холодным взглядом, а иногда галантно кланялся и улыбался. Такая смена настроений меня не задевала, так как я понимала, что она со мной никак не связана: приливы и отливы зависели от причин, к которым я ни малейшего отношения не имела.

Как-то к обеду съехались гости, и он прислал за моей папкой, без сомнения, чтобы развлечь их ее содержимым. Джентльмены уехали рано, торопясь на какое-то собрание в Милкоте, как я узнала от миссис Фэрфакс, однако вечер был таким сырым и холодным, что мистер Рочестер предпочел остаться дома. Вскоре после их отъезда он позвонил, и мне с Аделью передали, что он ждет нас внизу. Я причесала Адель, переодела ее и, убедившись, что мой квакерский наряд в полном порядке (да и как могло быть иначе при такой скромной простоте, включая и гладко причесанные волосы?), повела ее вниз. Адель строила предположения, что, быть может, наконец прибыл багаж мистера Рочестера, задержавшийся из-за какой-то ошибки. И ее надежды оправдались: в столовой мы увидели на столе картонную коробку. Адель инстинктивно ее узнала.

– Ma boîte, ma boîte![22] – восклицала она, бросаясь к столу.

– Да, твоя boîte наконец-то прибыла. Забери ее в какой-нибудь уголок, ты, истинная дочь Парижа, и выпотроши в свое удовольствие, – донесся иронический бас мистера Рочестера из глубин покойного кресла у камина. – Но смотри, – продолжал он, – не докучай мне подробностями этого анатомического процесса и ничего не сообщай о состоянии внутренностей. Препарируй в молчании. Tiens-toi tranquille, enfant, comprends-tu?[23]

Адель не нуждалась в этом предупреждении: она уже устроилась со своим сокровищем на диване и сосредоточенно развязывала шнур, удерживавший крышку на месте. Удалив эту помеху и развернув серебряную бумагу, она ограничилась восклицанием:

– Oh ciel! Que c’est beau![24] – и погрузилась в благоговейное созерцание.

– Мисс Эйр здесь? – осведомился затем хозяин дома, приподнимаясь и глядя на дверь, возле которой я остановилась. – А! Ну, так подойдите и сядьте! – Он придвинул соседнее кресло поближе к своему. – Не люблю детского сюсюканья, – продолжал он. – Как старый холостяк, я не храню никаких приятных воспоминаний о лепете младенцев. Я не смог бы провести весь вечер тет-а-тет с этой болтушкой. Не отодвигайте кресло, мисс Эйр, сядьте там, где я его поставил, – если будете столь любезны, разумеется. Прах побери эти вежливые присказки, я всегда о них забываю. И я не слишком привержен обществу простодушных старых дам. А, видимо, мне вспомнилась моя. Не годится пренебрегать ею – она же как-никак Фэрфакс, хотя бы по мужу, а кровь как-никак не вода.