И еще соображаю: не такая уж ты, тетка, пробивная, раз здоровье свое не умеешь поправить. Лекарство бы достала какое-нибудь или в клинику бы легла. Значит, это тебе недоступно.

Вижу, глазками она меня так и сверлит, до самого позвоночника проницает. Набираюсь я наглости и говорю напрямик:

- Шуба мне нужна из соболей, да подороже.

И в кошелку свою лезу, будто бы за деньгами.

- Шубку сделать можем, - отвечает Татьяна Петровна. - Только, сами понимаете, Зиночка, вещь не дешевая.

Все оборвалось у меня внутри. "Эх, Вавка, - думаю, - вот как ты меня подвела, помело ты трепучее". Однако отступать некуда.

- Были бы деньги, - говорю грубо, - я бы к вам не пришла.

Совсем разулыбалась Татьяна Петровна, довольна осталась моей прямотой. А что ж? В таких делах жеманиться нечего.

- Ну а без денег-то как же? - спрашивает с хитрецой в голосе. - Как вы, Зиночка, это про себя понимаете?

Ну тут я опять напролом: была не была.

- А так и понимаю, что Вавка не богаче меня. Чем я хуже ее? - опрашиваю.

Смотрит она на меня пристально и говорит:

- Вы не хуже ее, не хуже, нет. Интерес вы у меня вызываете. Но и со своей стороны вы понять должны, что не даром такие дела делаются.

- Это я как раз понимаю, - отвечаю я Татьяне Петровне. - Говорите свои условия, может, и сойдемся.

Молчит Татьяна Петровна, выжидает. И я жду, глаз с нее не свожу.

- Значит, шубку желаете, - сказал она наконец. - Хорошо ли вы подумали, Зиночка?

- Ну а что еще вы можете предложить? - спрашиваю.

- А мы вам ничего не предлагаем, - строго отвечает мне Татьяна Петровна. Вы ведь сами сюда пришли, добровольно. Что попросите, то и получите, отказа вам ни в чем не будет. Мелочиться только не следует.

Постояла я, подумала.

- Замуж выйти еще хочу, - говорю неуверенно.

- Ох, упрямая какая! - отвечает Татьяна Петровна и вздыхает. - Не умеете вы себя слушать, а потом удивляетесь.

Рассердилась я.

- Чего ж мне, по-вашему, надо?

- Я-то знаю, - говорит Татьяна Петровна, - да подсказывать не могу. От души должно идти, и тогда у нас дело сладится. Ну решайте, да поскорее, тут ко мне еще одна клиентка двигается.

Оглянулась я - вижу, идет по двору женщина лет сорока, высокая, статная, лицо белое, длинное, и глаза в пол-лица. Красоты такой нечеловеческой, что весь двор притих. Спекулянтки галдеть перестали, про товар свой забыли, смотрят в спину ей, рты разинули. А уж спину она держит, красавица эта, как по струночке идет, по сторонам не глядит, веки приспущены. Что там Вавка, замарашка она коммунальная по сравнению с такой красотой.

Вижу, что-то Татьяна занервничала.

- Вот что, Зиночка, - говорит она мне вполголоса, - разговор наш интересный мы на этом пока прекратим. Вот вам бланки, карандаш, и ступайте-ка вы в кафе "Кукурузница". Заполняйте там поаккуратнее да меня ждите. Через полчаса буду.

Подает мне она две бумаги да шариковый карандаш. Карандаш-то плохой, весь зубами покусан, а бумаги - как новенькие облигации. Завитушки, листы водяные, посредине в рамочке текст. И линейки для заполнения.

Повернулась я - и носом к носу с той красоткой стою. А она, как нарочно, дороги мне не дает. Смотрит прямо в лицо и тихонечко цедит сквозь зубы:

- Бриллианты бери, золотишко бери, остальное обман, пожалеешь, раскаешься.

Нет уж, думаю, милая, и стараюсь ее обойти. Сроду дряни такой я в руках не держала и не знаю, как она выглядит. А сама вся трясусь да зубами стучу: вон какие дела тут ворочают. Не вернуться ли мне подобру-поздорову в Подлипки?

Вышла я со двора, чуть бегом не бегу, от милиции к стенке шарахаюсь. Все мне кажется, что на лице у меня тень какая-то обозначилась. Люди смотрят вдогонку, головами качают, водители по лбу себе постукивают.

Вдруг смотрю - меня ноги по ступенькам несут. Дверь стеклянная, за ней гардероб. Старичок горбатенький в желтой фуражке глядит на меня вопросительно. Остановилась я в дверях, отдышалась и спрашиваю:

- А куда это я пришла?

- Как куда, дорогуша? - отвечает мне старичок. - Совсем одурела от магазинов. Кафе у нас тут, "Кукурузница" называется.

Гляжу я по сторонам и понять ничего не могу. Я ж домой, на остановку бежала, а это совсем в другую сторону.

- Ты, молодка, свои облигации спрячь, - говорит мне старик. - Потеряешь от мужа натерпишься.

Ладно, думаю, значит, такая судьба. На ногах не уйдешь, на автобусе не уедешь.

- Где присесть тут у вас? - спрашиваю. - Мне письмо написать надо срочное.

- А за столик иди, - отвечает старик. - Вон, уборщица тебе место показывает.

Сняла я пальто, сдала в гардероб, прошла к угловому столику. Села, кошелку свою на колени поставила, бланки на стол положила, карандашик на салфетке попробовала. Покосилась направо, налево - никто на меня не глядит. Люди в книги, в газеты уткнулись, им хоть манную кашу подай, хоть цементный раствор не моргнувши, схлебают.

Осмелела я, локти на стол поудобней поставила, разложила бумаги, читаю. "

Настоящим гражданка ... (пишу Вологлаева Зинаида Ильинична"), именуемая в дальнейшем "Зиночка" (это надо же, бланк именной - в типографии для меня заготовили), и агент филиала, именуемый в дальнейшем "Тетя Таня", договариваются о нижеследующем.

1. Тетя Таня обязуется до истечения текущих суток выполнить заявку Зиночки о предоставлении ей ... (дальше пропуск и четыре строчки для заполнения), причем точность и качество выполнения гарантируются всем авторитетом филиала.

2. За своевременное, точное и качественное выполнение пункта первого настоящего договора Зиночка выносит тете Тане искреннюю благодарность, каковую филиал имеет право истолковывать по собственному усмотрению.

3. Упомянутая в пункте втором благодарность должна быть скреплена личной подписью Зиночки и подтверждена согласно форме номер четыре словами "благодарю от души".

4. Настоящий договор заполняется в двух аутентичных экземплярах и вступает в силу в двадцать четыре часа ноль-ноль минут текущих суток, после чего уже не может быть расторгнут.

5. Дух и буква настоящего договора не подлежат в дальнейшем никакому изменению, за исключением пункта первого, который по взаимному согласию сторон может быть уточнен еще дважды".

Прочитала я и ничего не поняла. Главное, подвоха никакого не чувствую.

Тут подсел ко мне молодой какой-то парнишка, волосы до плеч, красиво расчесаны, на груди белый бант, куртка ладная, с вышивкой, брючки врасклеш, а в руке чемоданчик фигурный.

- Не помешаю вам? - говорит.

Головой я покачала, смотрю на него, любуюсь. Бывают же такие чистенькие, умненькие мальчики. Глаза голубые, пушек на губе. И воспитанный, видно, из хорошей семьи.

- Ну тогда я здесь свой футлярчик оставлю, - говорит он мне. - Не возражаете?

- А что у вас там? - спрашиваю.

Улыбнулся он и говорит:

- Пулемет ручной.

- Ладно, - отвечаю, - постерегу, не сомневайтесь.

Отошел кавалер. Вижу, пошутил он надо мной, инструмент у него в футляре. То ли скрипка, то ли труба какая хитрая. И как озарило меня. Что ж я, глупая, колыхаюсь? Вот и хлеб моему Толику, и удача, и настоящая жизнь. Пусть потрудится тетя Таня, определит моего Толю в хорошую музыку. Чтоб вот так, как этот мальчик, с инструментом ходил да посмеивался. С инструментом, положим, и слесарь-сантехник гуляет, тоже нужный человек, и живет хорошо, но вот чистоты в его деле нет, а главное - нет развития.

Радостно стало на душе у меня, радостно и любопытно: что-то скажет старуха на ловкость мою, как лицо у нее изменится? И короткий разговор я решила вести: можешь оформить ребенка - оформляй, ничего тут противозаконного я не вижу. А не можешь - не надо, прощай, тетя Таня, не видать тебе моей благодарности.

Минут через десять принес мальчишечка поднос, начал кушать себе да на меня поглядывать.