- Ладно, - сказал он решительно и встал с кресла. - Побоку сомнения. Ученый должен быть решителен и бесстрашен.
- Ты куда? - испугался я.
- Через балкон - в неизвестность! - Ганя любил красивые фразы.
- Ударит током.
- Пусть. Я страдаю во имя науки.
- Посиди, страдалец, - сказал я. - Не время страдать. Ты лучше посмотри, что с "занавеской" делается.
"Занавеска" перестала искриться и пришла в движение. То есть не сама, а что-то внутри нее, как стремительно движется тонкая дымка облаков за иллюминатором самолета. И может быть - или это только казалось мне! - она становилась светлее, прозрачнее, что ли. Сквозь нее угадывались чьи-то расплывчатые контуры, словно рядом с балконом вместо низкорослых кустов выросло дерево, почти скрытое сейчас в тумане. Да-да, это был именно туман вот оно, нужное слово! - густой-прегустой, текучий, но именно туман, а не "стена-занавеска" или дождь-потоп.
- Интересно, как это выглядит снаружи... - только и вымолвил Ганя.
Он не отрываясь смотрел на превращения "занавески", не пытаясь, впрочем, продолжать свои рискованные опыты. Да и не успел бы он ничего сделать: туман и вправду рассеивался, расползался, как облака под тем же самолетом, идущим на посадку. И сквозь белесую, уже прозрачную дымку привиделась картина столь странная, что впору было в самом деле звонить в психиатрическую клинику. Не стало ни двора с мальчишками и собаками, ни общественных гаражей, ни блочной коробки строящегося дома за ними. Перед окном (хоть оно-то осталось, не растаяло вместе с туманом!) действительно выросло дерево: дуб не дуб, но похоже, и листья почти такие же, и ствол, только побольше, помассивнее наших подмосковных, такой, как рисуют художники в изданиях пушкинских сказок. Не хватало только кота на цепи.
А дальше тянулась улица с двумя рядами домов по обочинам. Неширокая улица, сухая, выжженная солнцем земля с прибитой безветрием корочкой пыли. Одноэтажные деревянные аккуратные одинаковые дома: черепичные крыши, веранды без стекол, на окнах ставни-жалюзи. Между домами - такие же деревья, как у меня под окном. А дальше, за ними, начинался - или продолжался - дубовый лес, будто кто-то вырубил в нем просеку, чтобы выстроить этот маленький мертвый поселок.
Слово сказано: мертвый! В поселке не было видно людей: закрытые двери, закрытые ставни. По улице - обязательная примета маленьких поселений - не бродили разморенные жарой собаки, у порогов не грелись на солнцепеке коты. И даже пыль на дороге казалась ровной, словно ее много дней не касались ни нога человека, ни колесо экипажа.
Я намеренно подумал - "экипажа", а не "автомобиля": кто знает, из какого времени этот поселок. Какой-то он придуманный, фантастический, книжный, как и дуб под окном.
И эта навязчивая фантастичность городка, как и фантастичность самой ситуации, почему-то успокоила меня, примирила с исчезновением дорогого моему сердцу индустриального пейзажа с гаражами и стройкой.
Я посмотрел на Ганю. Он сидел завороженный и как будто пришибленный: вся его деятельность со "стеной" оказалась ненужной и лишней. Ну в самом деле, зачем измерять прочность двери, перед тем как она откроется? Ан нет, ошибаешься, мил друг: а если не откроется? Ну кто знал, что станет потом с "занавеской"? Никто не знал. И в сложившейся ситуации юнец Ганя вел себя так, как подобает истинному ученому, даже если вместо диплома у него только зачетка с невысоким процентом пятерок. И вообще прочность двери никогда нелишне узнать: а вдруг она не вовремя закроется? Другое дело, что ни я, ни Ганя так ничего и не узнали...
- Что ты об этом думаешь, физик? - спросил я.
Он вздрогнул, как очнулся:
- Об этом? Тут не физик нужен, а психиатр...
- Ну-ну! - прикрикнул я на него. - Побольше фантазии, студент! А не веришь себе, надави на глаз пальцем. Если изображение раздвоится, значит, оно реально. Нет - галлюцинация. Способ старый, проверенный в борьбе с привидениями и миражами.
Ганя послушно надавил на глаз, сощурился.
- Раздвоилось, - сообщил он.
- Вот видишь, а ты сомневался. - Мы, кажется, поменялись ролями: теперь я исполнял обязанности деятельного бодрячка. - Пора продолжать опыт.
Ганя перестал давить на глаз.
- Как продолжать? - удивленно, но уже спокойно спросил он.
Я был рад его спокойствию: оно и мне придавало уверенности. Бодрячок бодрячком, но загадочные метаморфозы с заоконным пейзажем сведут с ума самого стойкого. А я себя к таковым не относил.
- Пойдем посмотрим, что это за поселок.
Потом я себя спрашивал не раз: почему мы полезли через окно, а не воспользовались более привычным путем? Может быть, пойди мы через дверь, не было бы никаких загадок и приключений, а была б тетя Варя с вязаньем, и наш двор, и, главное, наш дом. Но балконная дверь приглашающе поскрипывала, и мы легко перемахнули через перильца, спрыгнули на землю, подняв клубы пыли.
Она чуть подалась под ногами, спружинила, будто толстый резиновый мат, и шагать по этому мату было легко и приятно. Я прошел немного и обернулся. Видимо, на моем лице отразилось нечто страшное, потому что Ганя вскрикнул и тоже посмотрел назад. А ужаснуться было отчего: наша двенадцатиэтажная, облицованная плиткой кооперативная башня исчезла. Вместо нее стоял такой же, как и остальные, маленький дом с верандой, и только, в отличие от других, окно было открыто и в комнате виднелись занавески в цветочек (мои занавески), а на подоконнике все так же покоилась стопа рукописей.
Ганя дернулся к окну, посмотреть, проверить, но я остановил его:
- Не надо. Мы там были.
- Там ли? - усомнился Ганя.
- Там, там. Ты же помнишь: квартиру они не трогают. Успеем вернуться...
- Я сказал: "они". Но кто "они", я не знал. И не знал даже, почему я так сказал. Ну, сказал и сказал, нечего к словам придираться! Для меня в тот момент казалось более важным внезапно появившееся чувство охоты, когда забываешь об опасности (возможной!), когда рвешься в неведомое, не оглядываясь, не осторожничая. Я знал за собой грешок: отмахиваться от реальности, когда подворачивается стоящее дело, помнить только о нем. Дело у нас впереди было явно стоящим, тут уж я голову прозакладывал...
