Все головы дружно дернулись книзу. Чернобородый тоже склонился, опустив глаза, но Свет успел прочесть в них неприкрытый страх. А враг продолжил, уже не вглядываясь в охотника:

– Ваш род должен быть искоренен. Ты – последний!

Он шагнул к молодому охотнику, поднимая саблю.

Свет, протянув вперед руку, словно защищаясь от острого лезвия, воскликнул:

– Последний вопрос, о воин!

– Говори!

– Переведи мне, – Свет на мгновение замешкался, а потом бросил в лицо врагу резкие слова, которые он услышал от чужака, нашедшего смерть в лесу.

Великолепная память не подвела его – эти слова, а особенно точно воспроизведенная интонация – заставила чернобородого отшатнуться.

– Умри во имя Повелителя Узоха, – выкрикнул он так же страшно, как прежде Большой, и… спохватился. Понимание стало медленно проявляться в его лице. Он даже обернулся, словно решив еще раз пересчитать свой поредевший отряд. Двух бандитов, отправленных в засаду, не было, хотя сигнал, поданный им раньше, означал общий сбор.

Его рука с саблей взметнулась вверх в замахе, но это было последним осознанным движением опытного воина. Свет плавным, но незамеченным противником рывком ушел в сторону от сабли, шагнув вперед, и уже за спиной чернобородого нанес ему удар кулаком в шею.

Показывая ему такой удар в первый раз, учитель лукаво сказал: «Дробим камень». Шейные позвонки чернобородого были не каменными, но и они сейчас оказались раздробленными, как если бы к ним с размаху приложился огромный валун. Голова командира бандитов даже не дернулась – столь мгновенным было действие удара. Спустя некоторое время она все же начала заваливаться назад, в то время как сам чернобородый падал вперед, опуская руку с саблей.

Падение это еще не завершилось, когда сабля, оказавшаяся в руке Света, тонко пропела. Почти не задерживаясь (превосходная сталь!) – лишь изменив звук на более вязкий, чавкающий – она отделила голову стоявшего слева от предводителя бандита от его тела; на противоходе повторила то же самое с его соседом.

Увлекаемый, казалось, нечеловеческой силой, кривой клинок развернулся, подался чуть назад и устремился в живот одноглазого. Последний, выпучив в страхе и изумлении единственный глаз, начал вытаскивать собственную саблю из ножен, но не успел. Острое лезвие прошло тело насквозь, по пути легко разрезая и плоть, и саму нить жизни, и наткнулась на арбалет за спиной одноглазого. Здесь клинок, рассчитанный – в отличие от меча – на рубящий, а не колющий удар, издал последний резкий стон и переломился у рукояти – настолько силен был этот удар.

Время – густое, застывшее – снова потекло в обычном ритме. Резко выкрикнул что-то, выхватывая саблю, один из пятерки бандитов, вооруженных сейчас клинками. Эти стояли подальше от уже мертвых сотоварищей. Еще дальше целили небрежно свои арбалеты четыре бандита. Они первыми и вступили в этот, только что казавшийся таким легким и предсказуемым, бой. Страшное в ближнем бою оружие вскинулось прикладами к плечам, и остроклювые болты вонзились в землю – в том самом месте, где только что недобро оскалился врагам охотник.

Сам он уже мягко перекатился из низкой стойки в сторону и, не вскакивая на ноги, метнул вперед молнии Дао, до сей поры мирно ждавшие своего часа за пазухой. Пятерка, рванувшаяся было вперед с саблями наголо, в ужасе остановилась. Арбалетчики, как по команде, выпустили свое оружие и дернулись руками у горлу. Арбалеты с тупым стуком упали на утоптанную землю – в то время, как меж пальцев их недавних владельцев быстрыми ручьями потекла густая кровь.

– Ну что ж, умрите во имя своего поганого Узоха, – проговорил последнее слово, словно выплюнув, Свет; руки его тем временем – внешне очень неторопливо – вынимали сейчас саблю из руки одноглазого, так и не успевшего до конца выдернуть ее из ножен.

Это имя словно придало и сил, и смелости врагам – и пятеро воинов молча ринулись ему навстречу. Чтобы снова остановиться при виде противника, словно одевшего стальную рубаху.

Прием, который применил Свет в этом бою, учитель называл Мельницей богов. Еще он уверял, что никому в подлунном мире он не подвластен. По крайней мере из ныне живущих. Противник, завороженный сплошным мельканием клинка (или клинков), не успевал отклониться, когда из этой стены, где стремительный плавный рисунок не ломался, вдруг вылетало острое лезвие, чтобы тут же вернуться на свое место, оставив на земле очередного пораженного врага. Свет отрабатывал этот прием с одним учителем, но и против пяти врагов он оказался очень даже эффективным.

Бандиты были опытными рубаками, однако почти мгновенно четверо из них лежали бездыханными на земле, готовыми рассказать об искусном мечнике своему богу, а пятый – самый малодушный – бросился бежать изо всех сил от страшного соперника, не выпуская, впрочем, из руки саблю.

До ближайшего дома он добежать не успел, потому что через невысокий плетень метнулась громадная серая тень. Острые зубы Волка сомкнулись на запястье труса; сабля со звоном упала на подвернувшийся камень, а сам он, сделав по инерции несколько шагов вместе с неподъемной ношей на руке, повалился на землю, закрыв лицо от грозного пса.

Свет подошел к последнему врагу и, посмотрев презрительно в его глаза, произнес въевшуюся в мозг фразу на чужом языке:

– Умри во имя Повелителя Узоха!.

Тело врага обмякло, и молодой охотник остался один, не считая верного пса.

Он старался не думать о том, что сегодня впервые в жизни убил человека, даже многих – пусть врагов. Только теперь он понял, как прав был учитель, когда говорил, что зла в мире куда больше, чем добра. А ноги сам несли парня туда, где он надеялся найти хоть одного живого сородича. В то же время он с отчаянием понимал, что одноглазый сказал правду…

Свет нашел сородичей в Большом доме. Дом стоял у самой реки и служил местом, где при необходимости могла собраться вся деревня. Здесь отмечали все праздники, которых, впрочем, было не так много. А уж у самого Света…

Большой дом не отапливался, не имел за ненадобностью подпола; больше того – из за весенних половодий был поднят над землей на толстенных столбах из мореного дуба, не знавшего гнили. Родичи лежали здесь все, уложенные рядами на полу и широких лавках. Именно уложенные, а не брошенные.

– Я не воюю с женщинами и людьми, – горько вспомнил охотник слова чернобородого.

Свет медленно обошел комнату вдоль ряда сородичей; прошел во вторую – меньшую. Здесь, в комнате Совета, стояло большое деревянное кресло, помнящее, как говорили, самого Ясеня. Теперь же в нем обычно сидел глава рода, обездвиженный уже несколько лет Радогор. Свету он приходился родным дядей, старшим братом отца. А еще – приемным родителем.

Радогор и сейчас сидел в кресле, пригвожденный к высокой спинке четырьмя болтами. Пятый – с погнутым жалом – лежал у него на коленях. На груди главы тускло мерцал талисман рода – большой медальон неизвестного металла с изображением солнца на лицевой стороне. Что было изображено на другой стороне, не знал никто; кроме самого Радогора, естественно. Это всегда интересовало парня, особенно с недавних пор – когда при виде его Радогор стал непроизвольно подносить руку к шее, на которой всегда висел талисман.

Сородичи называли его талисманом Ясеня и верили, что медальон обладает магической силой.

Внезапно Свет понял, точнее ощутил, что Радогора еще не коснулась тень смерти! Что четыре удара, каждый из которых был смертельным, не довели дело до конца. Радогор открыл вдруг глаза; по губам его скользнула тень улыбки.

– Дядя! – Свет бросился к нему, опускаясь на колени и оказываясь вровень с сидевшим стариком.

Не закрывая глаз – словно боясь, что не сумеет снова их открыть, Радогор очень тихо, почти беззвучно; но очень отчетливо – выделяя каждое слово – заговорил:

– Дождался… Талисман… Возьми…

Радогор замолчал, видимо собираясь с силами. Он словно понял колебания племянника, потому что заговорил уже без пауз – горячо и на удивление громко: