Они подвергли генеральной проверке все оборудование и аппаратуру своей дрейфующей станции. В течение двух дней Евгений Федоров терпеливо наблюдал и сличал величину магнитного склонения на острове Рудольфа, экзаменуя точность приборов и методику исследования. Педантично фиксируя отклонения, стрелка компаса отклонялась от истинного направления на север на 26 градусов. Проверяя показания теодолитом и секстаном, он определял астрономическими методами местонахождения острова Рудольфа и удовлетворенно отметил совпадение своих вычислений с утверждением географических карт.

С неменьшей тщательностью была собрана и испытана радиостанция Северного полюса. Варьируя обстановку, Эрнст Кренкель просиживал у аппарата и яркие солнечные ночи и дни, забитые бешенной пургой. Радиостанция работала прекрасно. Кренкель слышал бой часов Спасской башни Кремля, посевные сводки Новосибирска, истеричные выкрики германских радиостанций, фокстроты далекой Бразилии.

Уединившись в механической мастерской, Ширшов переделывал глубоководную лебедку и проверял механизм барометров и подводных вертушек. Тем временем Папанин занялся снаряжением. Вблизи зимовки вырос целый городок палаток дрейфующей полюсной станции: жилая, гидрологическая, продуктовая, палатка-мастерская.

Особо хлопотливой оказалась заготовка керосина — основного топлива полюсного лагеря. Тарой для керосина служили особые резиновые баллоны, емкостью по 48 литров. Для заливки требовалось предварительно отсосать керосин из шланга, после чего он плавно переливался в баллон. И так 60 раз.

— Тьфу! — жаловался после операции Кренкель. — Напился керосину на всю жизнь. Не подходи с папиросой — вспыхну.

Проверив, испытав и рассортировав всё свое хозяйство, папанинцы снова перевезли все вещи на аэродром. Здесь каждый сверток был положен на весы. Взвешивали с предельной точностью, ибо грузоподъемность самолетов была ограничена, и каждый килограмм подвергался строгому учету.

Через неделю после прилета был объявлен аврал по погрузке имущества дрейфующей станции. Все вещи укладывались под непосредственным контролем папанинцев, при их живейшей помощи.

Закончив погрузку одной машины, они немедленно переходили к следующей. К концу дня все девять тонн их груза покоились внутри самолетов.

Папанинцы брали с собой только самое необходимое. Они рассчитывали по прилете на полюса зять кое-что из самолетного инвентаря.

— Сниму шапку и пойду по кораблям, — смеясь говорил Иван Дмитриевич. Один даст чайник, другой примус, третий — лишнее ведро.

Закончив погрузку, Папанин подошел к Отто Юльевичу и торжественно обещал отдыхать.

Но отдых был весьма своеобразным. Кренкель неутомимо помогал Спирину и штурманам в установке пеленгатора, Ширшов сидел за таблицами и графиками, Папанин хозяйственно разрешал бесчисленные повседневные заботы зимовщиков. Федоров полетел на самолете «У-2» вместе со Спириным и Ивановым контролировать работу радиомаяка. При посадке у острова Столичка у них застыл мотор, и они только на третий день сумели взлететь и вернуться на базу. Проспав шесть часов, Федоров пришел в кают-компанию и просидел там всю ночь, помогая журналистам выпустить первомайский номер стенгазеты «Широта 82-90о».

В один из редких тихих вечеров Папанин исчез. Пришло время ужина, а его все не было. Мы нашли его у домика столярной мастерской. Там, у стены здания, озаренные незаходящим солнцем, развевались три флага: государственный СССР, вымпел ГлавСевМорпути с портретом Шмидта и красный стяг с портретом т. Сталина.

— Вот, — сказал взволнованно Папанин, — С его именем мы шли к северному полюсу и под его знаменем будем там работать сколько хватит сил. Этого знамени мы не осрамим никогда.

Шли дни. Папанинцы работали, помогали другим, нервничали вместе со всеми из-за плохой погоды. В иные вечера Ширшов и Федоров пытались устраивать прогулки на лыжах, но вскоре это им было строжайше запрещено.

— Разве можно поступать так неосмысленно, — журил их Папанин. — Каждый из вас обошелся государству в несколько миллионов рублей. А вдруг кто-нибудь нечаянно сломает руку или ногу? Срыв всей экспедиции!

— Иван Дмитриевич, а я когда вижу ямку — падаю, — оправдывался Ширшов, но под укоризненным взглядом начальника тушевался и конфузливо заключал, Хорошо, я больше не буду.

Часто они по очереди заходили в комнату участников перелета, жадно слушали неизбывные рассказы летчиков и полярников о различных, кажущихся фантастическими случаях жизни.

— Мы ходим и слушаем по одному, чтобы набраться рассказов на целых год, — пояснял Кренкель. — На полюсе нам пополнять этот запас не придется. А так — на всех хватит.

Иногда за ужином они обсуждали со Шмидтом перспективы своей работы, намечали куда их сможет вынести дрейф льда. Законы дрейфа ледовых массивов центрального полярного бассейна пока неизвестны. Может быть, льды вынесут отважную четверку к берегам Канады, может, Гренландии.

— Эх, — мечтал Папанин, — Хорошо бы нас занесло в район недоступности. Как бы много получила советская наука.

— А не страшно? — спросил, улыбаясь Водопьянов. — Снимать-то оттуда будет трудно.

Папанин приготовился отвечать, но его перебил бортмеханик Гинкин.

— Михаил Васильевич, — сказал он. — Меня сюда направили из военной части. Помню вызвал меня командир и спросил, хочу ли я отправиться в одну большую экспедицию, но предупредил, что ее участники рискуют головой.

Тут я пришел в полное недоумение: что это за место в СССР, где можно голову потерять? Нет такого места!

5 мая 1937 г. Рудольф. Отправлено 19 мая 1937 г.

Поздним вечером 4 мая сильный ветер разметал тучи и стих. Установилась чудесная солнечная погода. Она дразнила сердца летчиков и полярников, изголодавшихся по ясному небу.

Наступила полночь, но никто не ложился спать. Люди оживленно обсуждали возможности полета эскадры на полюс, строили предположения о ветрах и облаках последних параллелей.

Общее настроение охлаждал лишь синоптик экспедиции Б.Л. Дзердзеевский. По его мнению район северного полюса был закрыт облаками. Следовательно, там сесть нельзя, а раз так, то и лететь нет смысла.

Но ожидание хорошей погоды было слишком длительным, солнце — заманчиво ярким и никто не хотел расстаться с мыслью о полете. Чувствуя общее возбуждение полярников, Отто Юльевич предложил сделать вертикальный разрез атмосферы на самолете «У-2».

Десятки рук помогли механикам стоявшего у зимовки самолета запустить мотор. В кабину сели летчик Машковский и Дзердзеевский. Самолет легко оторвался и пошел ввысь. Было 3 часа 30 минут утра. Через час Машковский подрулил обратно к жилому дому. Впервые в этих широтах самолет достиг высоты 3350 метров. Результаты полета говорили о сравнительно благоприятной метеорологической обстановке на значительном протяжении. И тогда Шмидт распорядился отправить в глубокую разведку к полюсу самолет Головина.

— Ложитесь спать, — сказал Шевелев летчику, — Через полтора часа подъем.

В 6 часов утра, вежливо извиняясь, Шевелев разбудил Головина и его товарищей. Спустя несколько минут, вездеход уже вез их на центральный аэродром.

Пока механики Кекушев и Терентьев прогревали моторы, Головин проверил самолетный груз. Все было на месте.

Залитые под пробки баки вмещали 2350 литров бензина. В крыльях и центре планера покоился полуторамесячный запас продовольствия, палатка, нарты, клипербот, лыжи, фрукты.

Прорезав солнечную тишину, запели моторы. Штурман Волков, механики Кекушев и Терентьев, радист Стромилов заняли свои места. Все они были с головы до ног одеты в меха, на шлемах — темные очки, защищающие глаза от ослепительного снежного сияния.

Головин окинул внимательным взглядом бескрайний горизонт, пожал руку остающимся друзьям и вскарабкался по крылу в кабину.

Подошедший трактор вывел самолет на стартовую линию, летчик дал полный газ, машина медленно двинулась вперед и остановилась. Она была перегружена почти на полторы тонны и снежный наст держал ее цепко и упорно.