-Кто колотит так?! - удивилась Марья Егоровна, выйдя.- Кому неймется?
-Принимайте больного,- сказала Ирина Сергеевна.- Положите его в отдельное помещение.
-Так он вроде один у нас ночует?
-Особую посуду ему дадите и полотенце,- распоряжалась Ирина Сергеевна.-Белье потом надо перекипятить будет. Я приду завтра - в больницу его отправлю.
-Меня на дому надо вести!- заныл тот.- И сидеть со мной. Как с больным ребенком!
-И вправду заболел?- поняла наконец хозяйка.- Что-то скоро слишком... Я думала, вы не за тем стучитесь.
-Подцепил заразу местную.- Ирина Сергеевна не обратила внимания на ее игривые намеки.- Нет у них, в Москве, иммунитета.
-Откуда ж ему там взяться,- рассудила Марья Егоровна,- когда его и здесь днем с огнем не сыщешь? Пойдем, Алексей Григорьич, положу я тебя в комнату отдельную, дам тебе миску особую, железное ведро тебе рядом с кроватью поставлю - будем тебя дезинфицировать...
38
Шла вторая неделя болезни Алексея Григорьевича. За это время лихорадка спала, чувствовал он себя сносно - только язвы во рту болели и саднили: трудно было есть и даже разговаривать. В больницу его не взяли: оставили дома до выяснения диагноза, для чего решили непременно уже вызвать профессора, как если бы Алексей, с его московской значительностью и предполагаемыми столичными связями, оказался последней каплей, переполнившей чашу общественного терпения. В ту минуту, когда мы подбираем отложенную на время нить повествования, он находился в своей комнате и возле его кровати, будто она посещала больного в больнице, сидела Марья Егоровна. На ней было недавно вынутое из сундука, еще державшее на себе запах нафталина, старомодное суконное коричневое платье с кружевными оборками, делавшее ее похожей на школьницу: оно не молодило ее, но как бы скачком, минуя юность, возвращало в детство; она говорила что на ум придет и сравнивала, от нечего делать, нынешние времена с минувшими, отдавая теперешним предпочтение.
-Сейчас, можно сказать, все есть,- доказывала она - без большого энтузиазма, но с искренним убеждением: она была природная оптимистка.- А что? Мяса нет? Колбасу раз в квартал завозят? А вот у нас в тридцать первом году: я тогда на Волге рыбачила - голод был: так трупы по дороге ездили... Не верите? А я как сейчас помню: мой сосед Васька на телеге сидит, лошадь его везет, а он ничего уже не видит - умер, пока ехал. Хорошо - учитель, добрая душа, лошадь остановил и повез на кладбище. Помер, а она не чувствует!..- Она остановилась на этом факте как на особо примечательном.-Это разговор один, что они покойника чуют. Может, и чуют, когда от него дух уже идет, а пока теплый, не ощущают... Чего не ели только? Кору с деревьев толкли, с травой вместе вываривали, а что проку? Ноги сильней пухнут, а есть так же хочется. Поранишь щиколку, а из нее вода течет! Правда!.. Опять не верите?
-Почему? Голодные отеки называется.
-Видите! Всему есть название. А сейчас - живи не хочу, все есть, даже неинтересно.
-А что приоделись? При параде?
Ей польстила такая наблюдательность.
-Я ж говорю, у вас глаз зоркий... Это годовщина у нас сегодня. Пятнадцать лет как живем вместе.
-Отмечать будете?
-С кем? Этого не знает никто - в газетах об этом не сообщали. Посидим просто, пирога попробуем: как удался он.
-Значит, праздновать будете.
-Какой же это праздник? Вторую свадьбу не празднуют. Мы и тогда с ним не отмечали. Помогать друг другу сошлись - как в колхоз вступили. Да я вам это говорила уже, наверно... Говорила или нет?
-Не помню. У меня от этой инфекции всю память отшибло. Нравились хоть друг другу?
Она сдержанно усмехнулась.
-Его надо будет спросить... Вроде не противны были, раз прожили столько вместе.
-И платье с той поры?
-Еще раньше куплено. Но когда сходилась с ним, я, верно, его носила.
-Поэтому и надели сегодня?
-Да нет, оно у меня как бы выходное, что ли.
-С того времени?
-Да я редко на люди выхожу. С тех пор ничего, кажется, не купила.
-А что так?
-Да что деньги на пустяки тратить? В моем-то возрасте?.. В молодости, правда, любила принарядиться... Зайдете к нам? От моих борщей отказались может, пирог понравится?
-Рот болит. Глотать больно. Не болезнь, а наказание.
-Да что ж это за болезнь у вас такая?!- не в первый раз уже удивилась она.- Как хоть называется?
-Сами толком не знаем. Бруцеллез, говорят. Сегодня профессор придет, скажет окончательно.
-Не похоже. Бруцеллез-то мы видели...- Она испытующе поглядела на него, по-своему оценивая его состояние.- Стопочку вам поднести можно, я думаю.
-Да и я того же мнения. Приду, конечно.
-Докторша ваша не заругается?
-А мы ей не скажем.
-Ладно.- Она приняла заказ к исполнению.- Еще один прибор поставлю. И нам хорошо: не так скучно. Это в будни вдвоем хорошо, а в праздник люди нужны, верно? Не надо вам чего?
-Все есть.
-И то сказать - сиделка у вас такая, что мне после нее делать нечего.-Ирина Сергеевна каждый день ходила к Алексею и вела его как больного: то ли оттого, что один врач должен вести всякого пациента до благополучного или иного исхода, то ли потому, что считала себя в какой-то мере виновной в его заболевании. Алексей пытался воспользоваться этим, соблазнить ее и склонить к сожительству, но она только отшучивалась и не думала вступать с ним в иные отношения, кроме чисто дружеских и врачебных.Опять свою книгу читать будете?..- Марья Егоровна с любопытством поглядела на старый том в кожаном переплете, не похожий на привычные ей книги: это были изданные до революции мемуары Казановы. Алексей в последний момент перед отъездом, на проводах, взял почитать их у приятеля, не известив его об этом. Он предлагал Ирине Сергеевне послушать из нее отдельные страницы, которые едва ли не наизусть выучил за время своей болезни.- Интересная?
-Есть кое-что. Жаль, один том всего. Их, оказывается, девять.
-Из Москвы привезли? У нас таких нет... Может, мне потом дадите? А то читать нечего. Семка-то теперь не ходит.- Она встала.- Пойду готовить. Тоньку позову. Одна не управлюсь: тоже стала ленивая.
-Где она?
-С Мишкой в комнате занимаются. Не попал, гулена, в институт - в технику теперь готовится. Там, говорит, позже экзамены. Тонька!..
-Что, мам?..- В двери, с легкой заминкой, показалась Тоня, еще больше истончавшая за последние полторы недели, гибкая, как хворостина, в коротком платье, из которого торчали худые загорелые ноги. Глядела она послушно, но невнимательно.
-Помоги пирог ставить.- Мать пошла на кухню.
-Приду сейчас,- сказала ей вслед Тоня.- "Горе от ума" дочитать надо.
-Докуда дошли?- спросил Алексей.
-Как часы в прихожей бьют. Конец первой картины... Что пришел?-оборотилась она к Мише, которому наскучило сидеть одному, или он приревновал ее к доктору: вышел из темного коридора и стал рядом.- Иди читай дальше.
-А зачем?- возразил тот.- И так все ясно. Там, оказывается, не Фамусов - типичный представитель, а Чацкий.
-А у меня сошло,- сказала она.- Фамусов был как типичный.
-А Семка что не ходит?- спросил Алексей.- Принес бы что-нибудь про разведчиков.
-Да Мишка запретил. А зачем?- спросила она Мишу.- Так хоть книги носил... Он в институт поступил,- похвасталась она.- В библиотечный.
-Вот где книг-то будет! - позавидовал Алексей.
-Обойдешься!- отрезал Миша.- Все равно не читала.
-Может быть, теперь бы стала? От нечего делать?
-Тонька!- снова, и настойчивее, позвала мать, и Тоня подчинилась, ушла на кухню: стала, в сравнении с прежним, податливей и сговорчивей.
Миша проводил ее цепким, сторожким взглядом.
-Ну что, Михаил? Ты, гляжу, в дом уже вхож? Куда поступаешь?
Миша присел на стул, освободившийся после Марьи Егоровны, пригладил волосы, отвечал с неприветливой солидностью в голосе:
-Не знаю еще. Может, на парикмахера... А что? Работа не пыльная и денежки водятся.
