Ив не мог вытерпеть столь открытого покушения на коммунистические принципы.
- Не только там! Во Франции треть населения живет на грани бедности. Если кому-то и живется хорошо, это не значит, что всем так! - и поглядел зло на Дени, которого звал за глаза гнилым социалистом и оппортунистом.
- А кто ее проводил, эту черту? Она ж все время едет - как линия горизонта,- возразил Дени, но не стал спорить дальше: чтоб не подводить приятеля. Ив и этого не снес, выговорил Жану:
- Ну и друзья у тебя! Провокатор какой-то!
- Ээ, полегче! - возмутился тот.- Какой он провокатор? Ты что, Дени не знаешь?
- В России таких вопросов не задавали.- Ив не унимался, и глаза его зажглись огнем фанатика.- А взяли да сообща скинули царя и капиталистов и строят теперь у себя рабочее государство. Хотя неграмотных там - половина населения. Знаете, какой там царит сейчас подъем и воодушевление? - Он всегда, когда терял верх в споре, начинал говорить про Россию: чтоб подавить ею оппонентов - вот и теперь решил поделиться закрытой информацией: - Наши товарищи были там недавно: присутствовали на первомайской демонстрации. Неизгладимое, говорят, впечатление!
Дени усомнился и в этом - показал всю глубину своего нравственного падения:
- А у нас один говорил: голод там. Жрать нечего. Как в Австралии.
Говорить этого не следовало. Красная Россия была пробным камнем для всякого революционера - подтверждались худшие опасения Ива. Он помолчал.
- Так может говорить только враг партии... Как он вообще попал сюда? обратился он к Жану через голову Дени: последний уже не существовал для него вовсе.
- А как ему не попасть? - проворчал Жан, занятый совсем иным: какими словами выругает своего приятеля, когда они сядут за бутылкой красного.- У нас вход свободный.
- Свободный вход, когда обсуждаются такие вещи?..- Ив прищурился: он давно подозревал Жана в преступном попустительстве оппортунистам.
- Какие?! - не выдержал тот.- Ирокезы, что ли?.. Давай, Рене, закругляйся! Не доросли мы еще до Энгельса.
Рене сидела притихшая. Она не понимала, отчего разгорелись страсти.
- Я не так что-то сказала?
- Почему? Все ты рассказываешь как надо. Только мы разные...- Жан в последний раз попытался спасти положение: очень уж не хотелось ему кончать занятие на такой ноте.- Нет у тебя ничего другого, из того же Энгельса только позанятнее и чтоб всем понятно было?
Тут Рене осенило. То ли размышления над Энгельсом навели ее на это, то ли она думала об этом раньше и мысли ее вернулись на накатанное русло, но она сказала:
- У Энгельса нет, а вот вы басню Лафонтена "Стрекоза и муравей" помните?
Жан опешил.
- Помним, конечно. Кто ж ее не знает?
- Ну и какие мысли у тебя на этот счет? - совсем уже расхрабрилась Рене и обратилась к нему на "ты". Неделю назад она прочла эту басню, и теперь ей не терпелось поделиться с людьми своими соображениями на ее счет.
Народ приободрился. Скучная лекция на глазах оживала и обретала второе дыхание.
- Что может сказать нам этот Лафонтен? Буржуа с феодальными замашками? - пробормотал Ив, но скорее себе под нос, чем вслух: его уже не слушали.
- Какие мысли? - Жан покосился на Рене в ожидании каверзы.- Такие же, как и у всех. Пела все лето да плясала, делом не занималась, а зима пришла, так и есть нечего. Так оно бывает всегда, когда люди дурака валяют, не работают. Кто дело делает, у того всегда поесть найдется.
Это можно было расценить как выпад против коммунистов, но даже Ив не заметил вопиющей мелкобуржуазности этого высказывания - настолько очевидно было общее осуждение бездельницы. Одна Рене стала грудью за поющее и стрекочущее насекомое.
- А теперь пусть умирает? - недоверчиво и испытующе спросила она.
- А что сделаешь? - развел руками отчим, теряясь в догадках, но получая удовольствие от происходящего: в отличие от твердолобого Ива, который терпеть не мог неизвестности и неопределенности.- Раньше надо было думать.
Рене вспыхнула и залилась краской.
- А я наоборот думаю!
- Это как?
- Это басня не про ленивую стрекозу, а про жестокого муравья! - Голос ее зазвенел с особенной звонкостью: она была склонна к патетике и экзальтации - особенно под воздействием прочитанного.- Стрекоза все лето пела, всех веселила, развлекала, а, как зима пришла, ее на порог не пустили, не нашли куска хлеба! Надо, значит, ко всем артистам и художникам так относиться? На улице их оставлять - умирать от холода и от голода?! Так?!
- Погоди! - озадачился Жан, не ожидавший такого взрыва страсти.- Почему художники и артисты?
- Потому что они тоже только поют и танцуют, а настоящего дела не делают! Как смотреть и слушать, так всем нравится, а как кусок хлеба подать, так дверь перед носом захлопывают!..
Жан уставился на нее.
- Это все Лафонтен написал? - усомнился он.
- А кто же? - Рене была безусловно в этом уверена.- Он написал как было, а наше дело - делать из этого выводы.
Это была уже программа действий - народ зашевелился, завозился на своих местах, покоренный ее уверенностью и горячностью. До сих пор у них на глазах совершался семейный диспут - теперь пришла пора высказаться и им тоже.
- Сама до всего дошла,- многозначительно произнес один из гостей, до того глубокомысленно молчавший. Рене, в пылу азарта, решила, что ее упрекают:
- Сама - и что с того?! Для этого много ума не надо!
- Ум для всего нужен,- негромко возразил тот.- Даже для того, чтоб того же Энгельса читать...- И, помолчав, чистосердечно признался: - Но это ты ловко - со стрекозой этой. Если, конечно, сама выдумала. Я б ни за что не догадался. Это ж между строк читать надо.
- Но с Энгельсом она не справилась,- напомнил его приятель, больший, чем он, скептик.
- А что Энгельс? Немец. Ты что, немцев не знаешь? Они ж из пушек по деревьям лупят! И устарел, наверно. А со стрекозой - это да. Тут совсем другое дело.- И Жан, радуясь тому, что все так хорошо закончилось, поспешил закрыть собрание:
- Все, ребята, хватит на сегодня. А то у вас все в голове перемешается. Муравьи с ирокезами. Видишь, как все сложно в жизни? - Это он сказал, адресуясь к ячейке, но целясь в Ива: тому все в жизни было ясно.- Кажется, все понятно, а копнешь - выходит, все не так-то и просто. Кто остаться хочет, пусть гроши готовит. Хозяин наш и без того кучу денег потерял.- Этим он решил ублажить владельца кафе, которому и Энгельс, и Лафонтен пошли в убыток. Тот ободрился, но понапрасну: лекция не расположила слушателей к выпивке, и они гуськом потянулись к выходу...
Народ остался доволен услышанным.
- Видишь, как она вопрос ставит? - сказал один из слушателей, задержавшийся в дверях и здесь осмелевший: до этого он и слова не вымолвил.-Муравьи муравьями, а стрекозы - стрекозами! У каждого своя канитель, иначе говоря.
- Вот мы против этого и боремся! Что у каждого своя канитель! - не выдержал Ив и, не вдаваясь в подробности этой борьбы, очерченной им лишь в самых общих контурах, собрал всердцах бумаги и рывком засунул их в портфель, с которым никогда не расставался.- С этой вашей разобщенностью!..
А Жак, сосед Рене по улице, словно не слыша ни того, ни другого, ни третьего, произнес в раздумье, не обращаясь ни к кому в отдельности:
- Голова у нее работает. Как доперла? Говорил я Жозефине - приходи: не каждый день такое услышишь. Молодец, словом!..- Но зато и никогда потом не подходил к Рене, не заговаривал и не заигрывал с нею на улице.
5
Потом была история с Мохаммедом, которая встревожила Дени, хорошо относившегося к Рене, но отчима оставила безразличным или даже рассердила: впрочем, он любил Рене меньше, чем его приятель. Обстоятельства дела были таковы.
Рене как-то сидела в кафе, после деловой части собрания, которое по-прежнему делилось на две половины, торжественную и питейную. Жан был с Дени и двумя приятелями. Они успели пропустить по стакану-другому, и за столом у них было весело. За соседним столиком сидели трое работяг с шинного, славящегося своими бузотерами. Эти уже порядочно нагрузились, и в глазах у них мелькали известные всем черти. Видно это было, правда, пока не всем.а только вооруженному глазу, но хозяин, именно таким глазом и обладавший, забеспокоился и заходил вокруг них кругами. За стойкой сидел араб. Его имя было Юсеф, но все звали его Мохаммед. Так уже повелось, что ко всем алжирцам в Стене обращались таким именем; это касалось мужчин - женщин никак не звали, потому что они не давали этому повода. Ему было лет шестнадцать, не больше, и он, в отличие от своих старших и более опытных сородичей, охотно бродил по городу и искал общества французов. Это был веселый простоватый юноша с характерными выпуклыми белками глаз на смуглом носатом лице. Видели его в кафе довольно часто, он всякий раз заказывал кофе, но было ясно, что приходит он сюда не за этим, а чтоб поболтать и посмеяться. Некоторые шли ему навстречу.
