- Не очень,- сказал Селор.

- Я вижу, и ты заражен их влиянием. Надо будет тебя послать в школу Коминтерна. Там все доходчиво объясняют - не заметишь, так выучишься... А эта девочка - что она вообще делает? Кроме того, что живет с тобой, Огюст?

- Работает на Жака. С самим Фантомасом.

- Что?! - Барбе понизил голос, но так, что его слова стали слышны в спальне особенно отчетливо.- Прямо во вражеском логове?.. Тогда пусть переходит к нам. Раз твоим гостеприимством пользуется.

Огюст подошел к двери и прикрыл ее - хотя был уверен, что Рене спит.

- Я как раз об этом и думаю,- зашептал он заговорщически.

Барбе повеселел:

- Ну раз так, с тебя все грехи снимаются. Старайся на полную катушку. Смотри только, чтоб тебя не переиграли, чтоб наоборот все не вышло...- И Рене, которой надоел их мужской треп, закрыла глаза и заснула: ей даже показалось в какой-то момент, что она выздоровела...

Следующая неделя была идиллической. Рене поправлялась, Огюст окружал ее заботой и вниманием. Рене потихоньку вела хозяйство, Огюст помогал ей и ежедневно, со скрытой целью, осведомлялся о ее здоровье. Спал он в другой комнате. Наконец он решил, что она достаточно выздоровела для возобновления телесной близости. Но начал он не с этого:

- Слушай, я поговорить с тобой хотел.

- Поговори.

- Ты не слышала, о чем мы говорили на встрече?

- Нет.

- О голосовании на Секретариате. Оно, кстати говоря, опять ничего не дало. Все на своих местах осталось.

- Может, это к лучшему?

- Да не скажи. Нам не нравится, что русские слишком много на себя берут и слишком многое у нас отнимают. Мы не рабы... Слушай, Рене. Учитывая наши отношения теперь, может, ты будешь рассказывать мне, что у вас происходит?

- Где?

- У Жака и у Шаи.

- Жака я ни разу не видела, а то, что делается у нас с Шаей, не подлежит никакой огласке. Это же азы конспирации, Огюст... Это ты, кстати, сказал Марсель, что я перешла на новое положение?

Он хотел соврать, но не вышло, и он объяснился:

- Ей нужно знать. У нее отец - видная фигура.

- Которую вы хотите сместить?

Он заупрямился:

- Хотим. Когда сместим, тогда все будет иначе. А пока так... Не хочешь заняться любовью?

- Нет. Я сегодня уйду.

- Куда?

- Домой - куда же? Там, наверно, меня хватились.

- Может, все-таки останешься? Мы же хорошо эту неделю жили? Как муж с женою - только что не спали вместе.

- В этом-то и было самое лучшее.

Он не стал спорить: в нем все-таки жило какое-то скрытое от всех благородство.

- До следующей болезни, значит?

- Значит, до следующей болезни. Или другого несчастья.

- Хорошие перспективы,- сказал он.- Грустней и короче романа я не видывал.- Она улыбнулась, и они расстались.

После этого Шая вызвал ее обсудить кой-какие события. Кроме него в комнате на одной из запасных, сугубо секретных явок сидел Филип, что означало, что разговор предстоит серьезный. Филип был представитель Жака, который сам на людях не показывался - это было бы слишком опасно: его характерный профиль знали многие.

- Как себя чувствуешь? - до Шаи дошли известия о ее болезни.

- Ничего. Все прошло. А что случилось? Англичане подвели? - В последней посылке были материалы и с другого берега.

- Да нет. Тут другая история, чисто французская...

Он был необычно вежлив и похож на Блюма, на мудрствующего профессора. Говорить ему было неловко, он преодолевал внутреннее сопротивление. Филипу хотелось говорить еще меньше: при первых словах Шаи он вдвинулся глубже в кресло и поглядывал оттуда со скучающим, сторонним видом.

- Какие у тебя отношения с Огюстом? - отставляя в сторону приличия и профессорские манеры, вдруг напрямик спросил Шая - и поперхнулся собственной наглостью. Рене вспыхнула:

- Это имеет какое-нибудь отношение к делу?

- К нашим делам нет. Но тут, понимаешь, кое-что произошло. Его разобрали на партийной комиссии и разжаловали. Не утвердили испытательный срок и не вернули в Федерацию. Он под сомнением. Надо, конечно, чтоб это утвердили в Секретариате, но так оно и будет... Потому что против него и группы в целом выдвинуты серьезные обвинения...

- Когда это было?

- На прошлой неделе.

- Я не знала этого... И поэтому вы спрашиваете, в каких я с ним отношениях?..- Шая развел руками, а Филип неудобно повернулся в кресле и застыл в напряжении.- Жила у него неделю - что еще?

- Ты больная к нему приехала? - помог ей Шая.

- И это известно... Откуда?

- Да болтают. Они же языка за зубами держать не могут.

- Болела. После Дьеппа, где опять не могла найти гостиницу.

- Почему к нам не пришла? - тихо укорил он ее.

- Куда?! Как бы я нашла тебя, Шая? Я с ног валилась. Приехала к своему связному. За что вообще я должна отчитываться?

Филип резко встал и вышел в соседнюю комнату, дав еле заметный знак своему товарищу, чтоб прекратил дознание.

- За меня, наверно,- сказал Шая.- За то, что не обеспечил тебе явки и не дал адреса на крайний случай... Теперь терзаться буду. Я ведь тебя больше люблю, чем ты думаешь... Не хочешь, значит, рассказать о них?

- Нет,- отрезала она.- Я нанималась работать против капиталистов и в пользу первого рабочего государства, а не против своих товарищей.

Он покачал головой, поглядел с нетерпеливым осуждением.

- Будем считать, что ты ничего не говорила... С ними плохо, Рене. Дело, конечно, не в Огюсте, а в Барбе. Они собрали материал на симпатизирующих нам моряков и решили им воспользоваться. Понесли его в Коминтерн - там им сказали, что этими вопросами занимается Разведупр Красной Армии, а они заявили, что к ним там отнеслись не по-товарищески: в приказном тоне, видите ли, разговаривали. Может, кто-то и получил там нагоняй: чтоб был впредь полюбезнее, но нам прислали четкое распоряжение, чтоб мы от них отделались: они становятся опасны. Если будут еще кому-нибудь предлагать свой товар. Французы же любят поторговаться...

Она пропустила мимо ушей поклеп на свою нацию.

- Что значит - отделаться?

- Успокойся - ничего страшного. Отправят работать по профессии. Но для них это хуже каторги. Это не мы с тобой, кто рискует каждую минуту.

- Дорио тоже с ними?

- Господи! Ты и Дорио знаешь! Собрала всех в одну кучу? Этот-то как раз в последний момент устранился, но ты сторонись его больше всех, держись от него подальше. Та еще птица! Значит, я пишу - с тебя все подозрения сняты, и вообще ты золото, а не работник.

- Это и писать нужно? - удивилась она.

- А ты как думала? Все в этой жизни должно быть занесено на бумагу и изображено в виде буковок - никак вы эти прописные истины не поймете,- и залучился в прежней, сияющей, чуть-чуть маслянистой улыбке, которая настолько выделяла его среди прочих, что было совершенно непонятно, как его до сих пор не поймали сыщики...

С Огюстом она встретилась еще раз. Он сам вызвал ее в Марсель, куда его, как он писал, сослали на галеры - на небольшой сухогруз, совершающий каботажные рейсы вдоль берега Франции. Устроили его туда по знакомству его прежние морские товарищи - может быть, из того списка, который стал теперь яблоком раздора и гулял по столам заговорщиков. Центр, словно в издевку, поздравил его с этим устройством, сообщил, что продолжает считать его своим боевым товарищем, и поручил следить за береговой линией: отмечать свершающиеся в ней перемены.

Письмо от него привез его брат Роберт. Звали его так, потому что он вел торговые дела в Южной Америке и там его имя в английском переложении звучало солиднее и убедительнее. Он пока что был коммивояжером, но мечтал о собственном деле. Он приехал к ней из Марселя: съездил к Огюсту и захотел поговорить о нем; судьба брата его волновала - особенно теперь, когда он был на другом конце земного шара и не мог ни помочь ему, ни как-то повлиять на его положение. Не будь этого разговора, она, может быть, и не поехала к Огюсту, потому что была на него сердита, но Роберт растрогал ее своей братней заботливостью.