- Все! - примерной ученицей отвечала та.- У нас в школе учителя говорят быстрее.
- И ты за ними записываешь?
- Запоминаю - потом записываю. Так короче получается. И понятнее.
- Ладно. Дома посмотрю, что ты там настрочила.
- Я б тоже хотел взглянуть,- вмешался ревнивый Ив.- Прежде, чем это пойдет наверх.
- Вот мы отчет составим, тебе покажем, а пока пусть работает,- и Жан распустил собрание. Последнее слово оставалось за ним - он ревниво следил за этим и не давал Иву поблажек.- Иди домой,- сказал он Рене.- А мы немного задержимся. Скажи матери, что ненадолго...
- Ну и как тебе наше собрание? - спросил он, когда чуть-чуть навеселе явился домой к вечеру. Голос его был благодушен - чтоб не сказать приветлив.
- Понравилось,- сказала Рене.
- Отчет составила?
- Написала. Будете читать?
- Нет, конечно. Что я, не помню, что говорили? А чем тебе понравилось у нас?
- Думали о других. О себе не говорили.
- Разве?..- Жан думал иначе, но возражать не стал.- А бастовать надо?
- Надо. Хозяев надо учить. Чтоб не зарывались. Пусть делятся с другими.- Рене была неумолима: тот, у кого нет своего, легко раздает чужое.
Жану это почему-то тоже не понравилось, он почувствовал намек на иные обстоятельства, но снова не подал виду.
- Видишь, какая ты способная... Ладно. Будешь у нас за протоколиста. И за ходячий справочник тоже...- И Рене не поняла, звучит ли в его словах похвала или издевка. Но и то, что он перестал осуждать ее в открытую, было для нее победой.
4
Дальше - больше. Рене оказалась ценным прибретением для ячейки. Она умела не только записывать речи других, но и разбираться в трудных текстах.
Партия требовала от своих членов штудирования классиков - как посредством самообразования, так и через общее чтение в партийных вечерних школах. Жан и его приятели уже одолели "Манифест коммунистической партии" с его блуждающим по Европе призраком. И это было непросто, хотя в целом доступно, но сверху затем спустили "Происхождение семьи, частной собственности и государства", и тут-то все стали в тупик: с какой стороны подойти к этой глыбе и как за нее взяться. В руководстве Парижского региона, видно, сидел педант из интеллигентов, считавший, что надо начинать с нуля с Адама и дня мирового творения. Он даже сказал Жану, чтоб его подбодрить:
- Читается, как роман. Я вчера листал до полуночи...- И Жан взял книгу со смешанным чувством страха и уважения...
С одной стороны, было, конечно, заманчиво сразу, в один заход, покончить с семьей, с частной собственностью и государством, чтоб потом к ним не возвращаться, с другой...
- Мудрят наверху,- пожаловался Жан, сидя вечером в узком семейном кругу, к которому присоединилась уже четырехлетняя Жанна. Он обращался к Жоржетте, но рикошетом метил в падчерицу.- Энгельс этот. Видно, тот еще гусь был! - не удержался он, отдавая дань своей мятежной натуре.- Наплел с три короба - ломай теперь голову...- Он неловко вытащил брошюру, которую приготовил для случая, и посмотрел на Рене, взывая к ней о помощи.
Рене в последнее время осмелела и если не принимала еще участия в семейных обсуждениях, то и не сидела уже скосив глаза в тарелку. Она ждала подобных просьб: так удачно прошедшая семейный экзамен гувернантка ждет, когда ее снова о чем-нибудь спросят - чтобы быть готовой еще раз блеснуть и на все ответить. Жанна на что была мала, и та уловила происшедшую перемену и теперь, вместо того чтобы докучать матери, стала одолевать расспросами сестру - как более дельную и доступную советницу. Рене охотно занималась с нею: с тех пор, как она публично объявила, что ей ничего в доме не нужно, ей стало проще иметь дело с ними со всеми. Только с матерью у нее оставались кое-какие, понятные в ее возрасте, обиды и недоговоренности.
- Посмотреть? - спросила она Жана.
- Посмотри, конечно,- поспешил сказать он.- Расскажешь потом. Времени нет читать ...- Затем поскучнел, одумался: - Хотя все равно не знаю, что я со всем этим делать буду. Надо же будет потом все ребятам рассказать.
- Я и расскажу,- обещала Рене.- Могу занятие провести. Я делала это уже с отстающими ученицами.
Он изумился:
- Так это в школе, а в ячейке?!
- Какая разница? - резонно возразила та.- В классе или у вас. Главное какая книга...
Книга оказалась трудной и для нее: слишком много в ней было наворочено. Она решила - в соответствии с замыслом автора - разбить ее на три части и ограничиться на первом занятии происхождением семьи, которая все-таки людям ближе и понятнее. Она въелась в текст, вызубрила наизусть все возможные сочетания первобытного свального греха и кровосмешения и через три дня объявила отчиму, что тот может назначать день сходки.
- Все прочла?! - Жан не поверил ушам.
- Прочла все, но подготовила только про семью.
Он засомневался.
- Это зря. Надо бы все сразу. Чтоб больше к этой мути не возвращаться. Второй раз не выдержат,- пояснил он, но вынужден был отступить и подчиниться: - С другой стороны, и правда: все сразу не получится. Каша выйдет... Ладно. Соберу я свою бражку...
Пришло много народу: вдвое-втрое больше против обычного. Жан оповестил кого мог лично и повсюду расклеил написанные от руки афишки, извещавшие о публичном изучении работы Фридриха Энгельса и о том, что его будет разъяснять и комментировать Рене Салью. Это была фамилия отчима, а для Рене - первый в ее жизни псевдоним. Выгоден он был обоим: ей не нужна была лишняя огласка, а Жану было лестно, что у него такая способная и грамотная падчерица. Члены ячейки пришли с женами и с приятелями, которые привели, в свою очередь, супруг и подружек: развлечения в Стене, как уже было сказано, были нечасты, и народ охотно откликался на каждое. Чтение великой работы состоялось в том же кафе: оно использовалось ячейкой на все лады - как сменная площадка в нынешнем цирке. Хозяин пришел по этому поводу в самое скверное расположение духа: попробовал выставить на прилавок бутылку красного, но его тотчас осадили - вино было не к месту и не ко времени. Рене посадили за отдельный столик, где она, по обыкновению своему, аккуратно разложила брошюру и собственные к ней комментарии, сама же, в ожидании знака от отчима, чинила карандаши и наблюдала за аудиторией. Народ кругом был простой и непритязательный; некоторые пришли прямо с завода, от них пахло рабочими спецовками, смесью металлической пыли с машинным маслом. Она почувствовала себя во главе этих работяг: если не Жанной д'Арк с мечом в руках и в доспехах на холщовую рубаху, то Ариадной, факелом знаний в руке указывающей дорогу из запутанного лабиринта жизни...
Она никого в зале не знала, но это не мешает, а скорее помогает лектору сосредоточиться. С одним она все же была знакома. Это был Жак, семнадцатилетний парень с их улицы,- веселый, с лукавым круглым лицом, которое еще больше ширилось в улыбке всякий раз, когда он обращался к понравившейся ему девушке, а поскольку нравились ему все девушки без исключения, то и улыбка, можно сказать, не сходила с его скул, бескрайних и любвеобильных. Рене ему тоже была по душе, и он не раз останавливался на улице, чтоб поболтать с ней, явно выделяя ее в этот миг среди всех прочих. Рене была серьезная, не расположенная к флирту девушка, и никому в голову не приходило ухаживать за ней - одному Жаку все было нипочем, он мог влюбиться и в особу строгого поведения. Рене была признательна ему за это, хотя и не отвечала ему взаимностью. Впрочем, в последнее время (это было настолько известно, что дошло и до Рене, обычно далекой от уличных сплетен), он увлекся Жозефиной, приезжей савояркой, работавшей на фабрике под Стеном и жившей в общежитии. Он пригласил ее на чтение Энгельса - и сам только из-за нее и пришел, но Жозефина подвела его, и он сокрушался вслух:
- Ну что за девушка?! Как что-нибудь попроще: под ручку пройтись или по бульвару прошвырнуться, так согласна, а как что посерьезнее, так на тебе!..
