- Хорошо, нет фракций. Можешь называть это как хочешь. Уйдут мои друзья - те, кто голосовал за меня в прошлый раз и будут голосовать в следующий. И мы сообща решим, оставаться ли нам в одних рядах с этим гориллой или действовать самостоятельно. Пусть бедно, но в целости и сохранности! В тесном контакте с вами, конечно, но на безопасном расстоянии. Чтоб нам не били морду при всяком удобном и неудобном случае! Передай это Дорио. Я думал его дождаться, но, видно, не выдержу: все внутри клокочет!

Секретарь снова попытался его утихомирить:

- Погоди, Фонтень. Не кипятись. Мы его взгреем, конечно...

Фонтень поднялся, прошелся по кабинету, глянул недоверчиво.

- Вы, я вижу, все уже обсудили. И решение приняли. Поэтому ты такой хладнокровный.

- Я, Фонтень, всегда хладнокровен. Иначе тут делать нечего. Из-за чего вы поругались хоть?

Фонтень замнулся в себе, мрачно опустил глаза, отвечал с горечью:

- Мы не ругались. В этом-то все и дело, что я с ним не ругался. Я только напомнил ему о социалистических рабочих традициях, а он как услыхал о них, вскинулся как полоумный и подскочил ко мне с кулаками. Они у вас что звереют при одном упоминании о социализме? Нет, это вопрос решенный. Либо я - или, так скажем, мы - либо этот террорист. Надо положить конец безобразию... Я думаю, и вам не нужна сейчас лишняя свара,- прибавил он с неожиданным коварством и злорадством в голосе.- Учитывая ваше собственное положение. Если меня верно информировали о последнем заседании Политбюро! и резко вышел вон, по-прежнему кипя от злости и негодования, но еще и затевая новую интригу.

- Пошел новость разносить,- проводил его секретарь.- Через час все только об этом говорить и будут, и уже ничего не уладишь и не погасишь. Сам себе яму роет.

- А зачем Любэ драться полез? - Рене, как всегда, вступилась за слабейшего.- Драться нехорошо.

- Да, конечно, нехорошо,- согласился секретарь.- Но это Любэ. Он с ходу в морду бьет. Он у нас охранной службой руководит. Знаешь такую?

- Не знаю, но догадываюсь.

- Вот и молодец. Чего не знаешь, о том надо догадываться: всего знать невозможно. На этом месте он хорош - надо было его там и оставить. Я говорил это Дорио, но Любэ, видишь ли, в советники захотелось. Чтоб жене его было что сказать соседям. Ему, конечно, врежут за это, и нам действительно ни к чему эта история - независимо от того, что о нас в Политбюро думают. Но Дорио Любэ не пожертвует. Он сам драться обожает. В демонстрациях вперед лезет и непременно в какую-нибудь потасовку ввязывается. Такой уж у него характер. У каждого политического деятеля свой облик. За это его и любят, в конце концов. Он десять раз в каталажках ночевал.

- Всякий раз выпускают?

- Выпускают, конечно. Фигура национальная. Известен всей Франции, да и за ее границами. Такого отпустят - во избежание неприятностей. Мелкую сошку могут оставить, срок ей влепить, а чтоб страдальца из Дорио делать, популярности ему набавлять? Пресса ведь сразу шуметь начинает... Ну что? Как тебе у нас? Сложно поначалу? Трудно разобраться?

- Не очень. Не знаю только, что я на вашем месте делать буду.

- Ты уже к моему месту примеряешься? - удивился он.

- Вы ж сами сказали.

- Сказал, но не всему же верить, Рене. Запомни это для начала. А еще точнее, ничего не бери на веру. Мы лично верим только Марксу и Ленину потому, что не были знакомы с ними. А если б были, то еще вопрос - может быть, тоже остерегались. Верить надо не людям, Рене, а идеям: эти не подведут. Тем более что их всегда на свой лад перекроить можно.

- Я Дорио жду? - спросила она, покоробленная его цинизмом, к которому не успела еще привыкнуть.- Чего он хочет?

- Посмотреть на тебя,- и глянул многозначительно.- Нам, Рене, нужны настоящие люди, а они на дороге не валяются, их искать надо. У него нюх на таких, он тебя учуял на расстоянии. А когда узнает, что ты в лицее учишься, вообще не отстанет. Любит умных и ученых: питает слабость к образованию. Сам-то он только курсы Коминтерна в Москве кончил - зато учился, говорят, блестяще. Его там на руках носили. Зиновьев про него сказал: наконец-то во Франции настоящий большевик появился. Знаешь, кто такой Зиновьев?

- Нет.

- А Мануильский? Товарищ Ману, как Фишю сказал?

- Тоже нет.

- Ну и не надо тебе пока. А то в лицее проболтаешься. Узнаешь, когда сюда придешь...

Дорио оказался крупным массивным человеком с большим лобастым лицом и недоверчивыми крупными глазами: на первый взгляд неповоротливый, но исполненный внутренней силы, словно собранный в скрытую пружину. От него исходило некое излучение, вербующее ему новых сторонников и почитателей своего рода чувственный магнетизм, привораживающий к себе женские сердца и мужские взгляды. Он умел в два счета завести толпу на митингах, увлечь ее с собой на пикеты и заграждения и действительно был любим рабочими больше всего за то, что первый и без оглядки ввязывался в бой с полицией и вел себя при этом как уличный бретер или мушкетер эпохи Людовиков. По тому как он прошел и сел к столу, было видно, что и в эту минуту он невольно и по привычке взвешивает каждый шаг и вкладывает в него свой природный дар и приобретенное актерское искусство, чтобы опутать очередную жертву, заполучить ее в свои сети.

- Это та девочка,- спросил он и взыскующе уставился на Рене,- что весь Париж плакатами обклеила?

- Она,- сказал Фоше.- Не весь Париж, но она. И еще трое ребят с нею... Фонтень приходил.

- Жаловаться? Это потом. Сначала это: это важнее,- и показал на Рене, от которой не отрывал пытливого взгляда, будто стремился влезть в ее душу.-И все четверо из юношеской ячейки? Говори, не смущайся.

Рене и не думала стесняться.

- Не совсем так. Сначала обклеили, потом в ячейку вступили.

- Сначала сделали революцию, потом вступили в партию? - Дорио повеселел.- Это по-нашему. А кто они такие? Ребята твои.

- Леон - художник, без работы сидит. А Батист с Люком уличные ребята. Гавроши.

- А ты чем занимаешься?

- Учусь в лицее Расина.

- В лицее Расина? А дружишь с ними?

- Нет. Только для этого познакомилась. Другие не хотели.

- Еще бы! Кто этим заниматься будет? Для других каштаны из огня таскать. А кто познакомил тебя с ними?

- Жак.

- А это кто?

- Был хороший парень. Теперь вор с нашей улицы.

- Вор с нашей улицы. Замечательно.- Дорио получал видимое удовольствие от разговора.- Видишь? А ты мне про Фонтеня. Что такое Фонтень? Вчерашний день, и ничего больше. Ну хорошо, с теми ты только для "акции-реакции" познакомилась. А с Жаком-то у тебя другие отношения. Любовник, небось?

- Да нет! - Рене посмеялась над его предположением.- Нравилась ему чуть-чуть. Ему многие нравятся.

- Но не обошлось без этого. А оно никогда не обходится.

Рене свернула разговор, не дала ему оседлать любимого конька:

- Нельзя ему помочь? Он сидит сейчас.

- Где?

- Не знаю точно. Можно узнать.

- Но в тюряге?..- Рене подтвердила это молчанием.- Можно попробовать.-Дорио помедлил для виду.- Но вряд ли он эту помощь примет. Могут неправильно понять: через полицию же пойдет. Лучше деньги дать. Они каждому понятны. Сколько у тебя? - спросил он Фоше.

- Немного. Франков тридцать.

- Вот и дай их. А она отнесет куда надо.

- Жозефине,- сказала Рене.

- Видишь. Не такое уж это шапошное знакомство: какая-то Жозефина еще объявилась...- И поскольку Рене молчала, спросил: - Ты-то сама чем заниматься хочешь?

- Не знаю. Учусь пока.

- А зачем в политику полезла?

- Для разнообразия... И не люблю несправедливостей. Это ж несправедливо - рабочих шпионами изображать.

- Да уж конечно. Какие шпионы могут быть? Да еще с кинжалами в зубах. Кто теперь через границы с ножами в зубах переползает? Клевета, и ничего больше... Пойдешь к нам?

- Кем?

- Кем придется. На кого выучишься. Ты, главное, учебы не бросай: нам умные и культурные люди нужны. Смотри только, чтоб тебя из лицея твоего не вытурили. За твои художества. Надо как-то маскироваться.