- Самое печальное, Марта,- сказала она, переходя без лишних слов к главному,- что я сама все понимаю. Они никогда не сойдутся: мой брат и жених - и если я выйду за него замуж, то разрушу этим и без того хрупкое семейное равновесие. Они хуже чем враги - готовы убить друг друга, и я им не преграда. Поэтому и говорят, что надо выходить за своих - пусть дурак, да свой, знакомый...
Говоря это, она раздражалась и лицо ее, обычно милое и покойное, искажалось некой навязанной ей извне воинственной одухотворенностью. Рене не нашла что сказать - кроме очевидного:
- Но ты же любишь его?
- Любишь не любишь! - Нинель не раз уже думала об этом, и ей не хотелось возвращаться к пройденному.- Что можно сказать, когда столько времени ходим и проводим время вместе, а до любви так и не дошли - потому что не положено: мать бы с ума сошла, если б узнала. И замуж нельзя, потому что денег нет и когда будут, неизвестно. Он думает, что его ждут на кафедре, а в действительности профессор, на которого он рассчитывает, сам еле на своем месте держится - мне друзья Хорхе сказали. Его включили в список неблагонадежных. У нас же скоро все будет, как у Гитлера.
- Профессор - еврей? - Рене была почему-то в этом уверена.
- Какой еврей? - невесело удивилась та.- Евреи - те, что заметнее,-давно в Америку сбежали... За своих взялись. Евреи - это у них для начала было, для разгону... Не знаю что делать. Ей-богу, не знаю. Если и я его оставлю, это окончательно его раздавит.
- Я-то ни в чем не виновата? - спросила Рене, которая уже начала думать, что внесла споры в их семейство.
- А ты здесь при чем?.. Что он с тобой по-французски говорил? Прежде не с кем было? Все до тебя тлело, а от твоего присутствия только вспыхнуло... Он, собственно, и поехал, чтоб с тобой познакомиться. Какая-то, говорит, странная по твоим описаниям канадка получается. Но тебя-то это меньше всего касается...
Напрасно она так думала. У Рене была своя работа, и она сидела и ждала своего часа. Аугусто если и не был открытым антифашистом, то очень на него смахивал: и видом своим, и внутренним пафосом. Но она не торопилась. Если бы его выгнали отовсюду - включая дом Нинель, она бы закинула удочку: уж очень нужен был ей помощник - пусть даже такой, как этот строптивый любитель португальской истории и беллетристики. Но пока ничто не определилось, нельзя было соваться. Самые опасные люди - колеблющиеся: их может занести и шатнуть не в одну сторону, так в другую. Потом он все время говорил, что не хочет ни во что вмешиваться, и это невольно настораживало...
Разговор с ним подтвердил ее мысли и сомнения на его счет. Он произошел едва ли не на следующий день. Аугусто сам ее нашел: почувствовал духовное родство с ней и захотел излить душу. Они пришли в одно время к донье Бланке: Рене - обедать, он повидаться с Нинель. За стол он никогда с ними не садился, хотя его всякий раз звали: тоже был горд, как нищий потомок грандов, - это сословное сходство больше всего и раздражало Хорхе: будто Аугусто надевал чужой мундир или не положенные ему знаки отличия. В тот день обед запаздывал: донья Бланка, чувствуя себя виноватой перед Мартой за то, что была накануне с ней неприветлива, отправилась на дальний рынок за необходимыми ей для какого-то необыкновенного обеда продуктами, Нинель, знавшая об этом, задерживалась, и они могли говорить, никого не стесняясь.
Аугусто не скрывал своих политических антипатий - только вот симпатий у него, кажется, не было.
- Ненавижу фашистов,- напрямик сказал он Рене, едва они уселись в прихожей, где стояло ведро для зонтиков и два стула для нежеланных посетителей; в каждом доме имелся такой уголок: отстойник для коммивояжеров и дворников.- Видеть их не могу - не то что иметь с ними дело.- Наверно, его сильно допекли в университете: раз он так разошелся.- Не знаю, Марта, что вы в них находите или нашли в ком-то из них - меня это очень удивляет. Я вообще не слишком вам верю. Лицо у вас умное, интеллигентное - свободное, что ли. А свобода - это то, чего они больше всего на свете не любят. Прямо терпеть не могут и сжить со свету готовы любого независимо мыслящего человека!..- Он снова вспомнил университет, заново пережил какую-то сцену в нем и почти затрясся от сдерживаемого им гнева.
Не в ее интересах было спорить с ним - хотя и без свидетелей, но и оставить его слова без ответа тоже было рискованно: мог бы бог знает что подумать - например, заподозрить ее в провокаторстве.
- Не знаю, Аугусто,- сказала она в раздумье.- Крайности всегда плохи, но середину политического движения занимают обычно люди разумные и сдержанные - они и берут верх в конце концов.- Она поглядела на него умудренным взглядом опытного бойца, побывавшего во многих сражениях,- хотя он был старше ее, вернулась потом к своей излюбленной теме, пытаясь придать ей на этот раз новое звучание: - В самом деле надо прибиться к какому-то берегу, к какому-нибудь рубежу - в одиночку не устоять ни при каком повороте событий.
Она нарочно не уточняла, к какому берегу он должен пристать, и он, при желании, мог бы обратить на это внимание, но ему было не до этого - он только отмахнулся от нее: что за рубежи она ему предлагает?
- Какой там берег?! Я хочу делать свое дело, для которого родился, а не петь военные марши! А мое дело - это португальская история. Ее ж никто в мире не знает. Чьи наши имена известны? Васко да Гамы да Камоэнса, которого никто уже не читает даже в Португалии? Кого вы знаете из нашей литературы? Вы, грамотный человек из Европы или Канады - не знаю уж, откуда именно?..
Рене и в лицее кое-что читала и перед командировкой прочла ряд книг из богатейшей библиотеки, составленной из книг, конфискованных у недавнего правящего класса и, потом, у тех, кто пришел на его место, но успел сойти с политической сцены. Она перечислила ряд имен и произведений, прочитала на память две-три строки: у нее была хорошая память на чужие вирши.
- Подчитали наверно перед поездкой,- догадался он, не зная только, где и как черпала она свои знания.- Но все равно - класс. Поздравляю. Жаль, что скоро расстанемся: я бы вам многое рассказал на эту тему. Я, между прочим, пришел к Нинель делать предложение.
Рене встрепенулась. Она не ждала от него такой прыти.
- Замужества? - спросила она, как сделала бы на ее месте всякая женщина.
- Какого замужества? Брачное предложение я ей сделал пять лет назад никак не поженимся, хотя скоро юбилей предложения справлять можно... Предложу ей поехать в Америку. Там обещают место в университете. Один чудак португальского происхождения в третьем колене собирает команду - изучать литературу иберийского полуострова в ее связи и развитии. Бабка у него испанка, а дед португалец. Профессор мой меня туда засунул, потому что здесь нам обоим делать нечего, но ему на пенсию идти: слава богу, говорит, пенсию можно и при демократах, и при фашистах получать - разницы в деньгах нету...
Теперь стала понятна и его откровенность, и торжествующая словоохотливость. Эта Америка не раз уже вставала у нее на пути - как третий путь, как запасный выход из европейского тупика и лабиринта. Вербовка у нее на глазах рушилась и разваливалась.
- А она поедет? - спросила Рене на всякий случай.
- Конечно поедет! Даже брат поддержит и изменит отношение ко мне. Дураков у нас нет, поскольку все бедные, а бедным зевать не приходится. В Европе сейчас война начнется, тут всем достанется - и правому и виноватому. Разбирать не станут, кто на каком стуле сидит, а вот отнять могут оба.
- А родители ваши?
- У меня мать только. Отец оставил ее в конце концов. Дав мне свою фамилию... Возьму мать с собой, если ей туго тут придется. Пока что надо нам там обосноваться, переждать эту вакханалию...
Словом, Аугусто был не из тех, кого можно было завербовать в Красную Армию: был не дурак - в отличие от некоторых... Ей стало немного не по себе и даже завидно. Где ее собственные планы? Чем она хотела заниматься раньше? Юриспруденцией, международными отношениями, теорией естественного права? Где все это теперь, и что она здесь делает?..
