Швейк. Не могу знать, господин хороший! Не знаете ли вы,, как пройти в Сталинград?

Фельдкурат. Одному богу известно. Знаешь, как один епископ в шторм спросил у капитана: "Ну как, спасемся?" - а капитан ответил ему: "Все в руце божией, ваше святейшество!" - и епископ пробормотал только: "Неужели дела обстоят настолько скверно?" - и зарыдал. (Сел в снег.)

Швейк. Господин шарфюрер Буллингер не братом ли вам приходится?

Фельдкурат. Точно, как бог свят. Так ты его, выходит, знаешь? Нет у тебя вишневки или водки?

Швейк. Никак нет, и вы простудитесь, если будете сидеть в сугробе.

Фельдкурат. Так мне и надо. Они там, сволочи, бензин экономят, но еще посмотрим, как они обойдутся без господа бога и без слова божьего, смогут ли они выбраться из этой битвы. На суше, на море, в воздухе и так далее. Я только ценой тяжелого конфликта со своей совестью вступил в их нацистский союз германских христиан. Я вынужден проповедовать, что Христос не был евреем, что он христианин, так я говорил в проповеди, да, он был христианин и притом голубоглазый, и мне еще пришлось приплести сюда же Вотана и уверять, что весь мир должен быть немецким, если даже это и будет стоить потоков крови, потому что я гнусная свинья, вероотступническая свинья, я предал веру свою за приличный оклад, и бензина они мне дают в обрез, и вот гляди, куда они меня завели!

Швейк. В российские степи, господин фельдкурат. И вам будет лучше вернуться со мной в Сталинград и там постараться вздремнуть, чтобы хмель слетел. (Приподнимает фельдкурата и тащит его за собой несколько метров.) Но вам бы лучше самому ходить, ножками, иначе мне придется оставить вас здесь, на снегу, я спешу в своей маршевый батальон, спешу выручать Гитлера,

Фельдкурат. Не могу же я бросить здесь свой полевой алтарь, иначе он станет добычей большевиков, что тогда? Ведь они же язычники! Там, впереди, я проходил мимо одной хатенки, труба дымилась, надо выяснить, нет ли у них водки, если есть - стукни их разочек по башке прикладом, и баста. Ты германский христианин?

Швейк. Нет, обыкновенный. Только не блюйте, пожалуйста, блевотина замерзает на вас.

Фельдкурат. Да, я чертовски замерз. Ну уж и задам же я им жару в Сталинграде!

Швейк. Прежде всего вам надо оказаться там.

Фельдкурат. У меня уже нет особой уверенности. (Спокойно, почти трезвым голосом.) Ты знаешь - как тебя там, собственно, звать, - ведь они смеются мне прямо в лицо, мне, служителю божию, когда я грожу им муками ада? Я объясняю это только тем, что у них создалось впечатление, что они уже и так в пекле. От религии остались жалкие клочья, и Гитлер этому виной, только никому не говори об этом.

Швейк. Гитлер - дерьмо, это я тебе говорю, потому что ты вдребезги пьян. А виноваты во всем те, кто ему в Мюнхене презентовал Чехословакию ради "мира на всю нашу жизнь". Но он оказался молниеносным миром! А война, наоборот, затянулась, и многим ее хватило на всю жизнь, до самой смерти, вот как порой люди обмишуливаются.

Фельдкурат. Значит, тебе не нравится война, которую мы вынуждены вести против русских безбожников, ты, негодяй? Ты знаешь, что я тебя за это прикажу расстрелять в Сталинграде?

Швейк. Если вы не возьмете себя в руки и не пойдете ножками, вы так никогда и не доберетесь до Сталинграда. Я не против войны. Я шагаю в Сталинград не ради удовольствия, а потому, что, как сказал повар Начек еще в первую мировую войну, "там, где пули свистят, там в аккурат и полевые кухни располагаются".

Фельдкурат. Не заговаривай мне зубы. Я знаю, ты говоришь про себя: "Пусть они поцелуют меня в задницу с ихней войной", я тебя насквозь вижу. (Хватает его за грудь.) Почему это ты вдруг за войну? Что ты от нее имеешь? Признавайся: ты плевать на нее хотел?

Швейк (грубо). Я иду в Сталинград, и ты тоже, потому что таков приказ и потому что мы, как уединенные странники в этих краях, можем тут попросту околеть с голоду, долго я это тебе объяснять буду?

Они шагают дальше.

Фельдкурат. Война на своих двоих действует на меня угнетающе. (Останавливается.) Видишь, вот там хатенка, туда-то мы и пойдем. Винтовка у тебя в боевой готовности?

Появляется хата. Они идут к ней.

Швейк. Только, бога ради, не устраивайте скандала, ведь они тоже люди, а вы почти в стельку.

Фельдкурат. Бери винтовку на изготовку, они язычники, не смей прекословить!

Из хаты выходят старая крестьянка и молодая женщина с маленьким ребенком.

Смотри, они хотят убежать. Но мы не допустим. Спроси, где они водку зарыли. И еще гляди-ка, что на ней за шаль, шаль я себе возьму, я дьявольски мерзну.

Швейк. Вы замерзаете потому, что пьяны, а на вас уже целых два тулупа. (Обращаясь к молодой женщине, которая стоит неподвижно.) Добрый день, не скажете, где дорога на Сталинград?

Женщина указывает направление, как бы машинально.

Фельдкурат. Она признается, что у них есть водка?

Швейк. Ты сиди себе смирно, я сам договорюсь, а потом мы пойдем дальше, я не хочу скандала. (Обращаясь к женщине, дружелюбно.) Почему вы стоите здесь, перед хатой? Что, вы уходить собрались?

Женщина кивает.

Но шаль-то у вас тонковата. Что, вам больше нечего надеть? А то эта не больно греет.

Фельдкурат (сидя на снегу). Разочек прикладом стукнуть - и все. Это же гориллы. Язычники.

Швейк (грубо). Придержи язык. (Женщине.) Водка есть? Господин офицер заболел. (Сопровождает все вопросы поясняющими жестами.)

Женщина качает головой.

Фельдкурат (злобно). Головой качаешь? Вот я укокошу тебя! Я мерзну, а ты головой качаешь? (С трудом поднимается и бросается с поднятыми кулаками на женщину.)

Она отступает назад в хату, затворяя за собой дверь.

(Толкает ногой дверь и вламывается внутрь.) Я тебя прикончу!

Швейк (тщетно пытавшийся удержать фельдкурата). Выйдите оттуда! Вы не у себя дома. (Входит в дом.)

Старуха идет вслед за ним. Слышен крик женщины и шум борьбы. Голос Швейка изнутри: "Вы тоже уберите нож. Будешь вести себя спокойно? Я тебе руки выверну, ты, свинья. Теперь выходите!" Из хаты выходит женщина с ребенком. На ней тулуп фельдкурата.

Следом за ней идет старуха.

(Выходя вслед за ними из хаты.) Пусть проспится. А пока - постарайтесь исчезнуть.