— Какого года это вино? — Не обращая на них ни малейшего внимания, Клемент спокойно рассмотрел этикетку. — «Ле Кортон». Урожая девятьсот семидесятого. Отменное вино наилучшего года. То, что надо. — Он вырвался из рук священника, чтобы спокойно вылить вино в могилу.

— Сделай же что-нибудь! — закричал Дун. — Неужто у тебя наготове нет проклятия?

— Священникам проклятия не к лицу, — объяснил отец Келли. — Ну-ка, Финн, Дун, Хэннаген, Берк. Сообща! Пошевелим мозгами.

Священник стал удаляться, а они бросились следом и сбились в тесный кружок, чтобы сообща пошевелить мозгами. В какой-то миг святой отец распрямился, желая проверить, чем занимается Клемент. Стряпчий занимался третьей бутылкой.

— Торопитесь! — воскликнул Дун. — Скоро ничего не останется!

Хлопнула еще одна пробка — под негодующие вопли собратьев Финна, «Жаждущих воинов», как они впоследствии прозвали сами себя.

Все слышали, как священник во время краткого совещания произнес:

— Финн, ты гений!

— Это так! — подтвердил Финн, и группа рассыпалась, а священник поспешил назад, к могиле.

— Будьте любезны, сэр, — произнес он, вырывая бутылку из рук стряпчего, — напоследок повторно огласить эту приписку, будь она неладна.

— Охотно. — Клемент и вправду сделал это с большой охотой. Развязав ленту, он ловко развернул завещание: — «…Что вопреки расхожему мнению, человек может забрать кое-что на тот свет…»

Закончив, он сложил документ, еще раз изобразил улыбку, что доставляло удовольствие, по крайней мере, ему самому, и потянулся за бутылкой, конфискованной священником.

— Минутку, сэр, — сказал отец Келли, делая шаг назад. Он обвел взглядом толпу, которая боялась пропустить хоть одно мудрое слово. — У меня к вам вопрос, господин законник. Каким образом вино должно попасть в могилу?

— Попасть в могилу — значит, попасть в могилу, — отрезал стряпчий.

— Важно, чтобы вино, тем или иным путем, достигло означенного места, вы согласны? — уточнил священник, загадочно улыбаясь.

— Можно лить через плечо или подбрасывать бутылку в воздух, — сказал стряпчий, — главное — чтобы оно попало непосредственно на крышку гроба или же в землю.

— Понятно! — воскликнул священник. — Рядовой состав! Первый взвод, слушай мою команду! Первый батальон, слушай мою команду! Стройсь! Дун!

— Слушаю!

— Раздать паек! Выполняй!

— Есть! — Дун бросился выполнять команду.

Под оглушительные вопли рядового состава.

— Я обращусь в полицию! — пригрозил стряпчий.

— Это ко мне, — сказал голос из толпы. — Офицер полиции Баннион. Какая у вас жалоба?

Остолбенев, стряпчий Клемент заморгал и в конце концов проблеял:

— Я удаляюсь.

— Живым тебе за ворота не выйти, — развеселился Дун.

— Я остаюсь, — произнес стряпчий. — Однако…

— Однако — что? — спросил отец Келли, а между тем в шеренге заблестели штопоры, и в воздух полетели пробки.

— Вы нарушаете букву закона.

— Никоим образом, — спокойно возразил священник. — Мы всего лишь сдвигаем знаки препинания и ставим точки над «i».

— Смирно! — скомандовал Финн, видя, что все готовы.

По обе стороны могилы замерли жаждущие, каждый с бутылкой отборного вина — «Шато лафит Ротшильд», «Ле Кортон» или «Кьянти».

— Мы все это выпьем? — спросил Дун.

— Закрой рот, — сказал священник, устремляя взор к небу. — Боже милостивый, — начал он. Тут все склонили головы и сдернули кепки, — Боже милостивый, позволь возблагодарить тебя за то, что нам предстоит получить. Хвала тебе, Господи, что ты направил светлый разум Гибера Финна, который это придумал…

— Хвала тебе, — подхватил негромкий хор.

— Пустяки, — зарделся Финн.

— И благослови это вино, которое, возможно, пойдет окольным путем, но в конце концов просочится туда, куда нужно. А если нынешнего дня окажется мало, если мы всего не осилим, помоги нам, Боже, возвращаться сюда каждый вечер до тех пор, пока вино не упокоится с миром.

— Ах, золотые слова, — умилился Дун.

— Ш-ш-ш, — зашипели со всех сторон.

— И, сообразно духу сего события, Боже милосердный, не следует ли нам с открытым сердцем пригласить нашего друга, стряпчего Клемента, присоединиться к нам?

Кто-то подсунул стряпчему бутылку лучшего вина. Тот подхватил ее, чтобы не разбить.

— И, наконец, упокой, Господи, душу старого лорда Килготтена, чьи многолетние собирательские труды помогут нам пережить этот скорбный час. Аминь.

— Аминь, — повторили все.

— Смирно! — выкрикнул Финн.

Мужчины замерли, подняв бутылки.

— «За хозяина глоток…», — начал священник.

— «…да глоток на посошок!» — договорил Финн.

Теперь кладбищенскую тишину нарушало только сладостное бульканье, и вдруг среди этих звуков, как вспоминал через многие годы Дун, из опущенного в могилу гроба раздался жизнерадостный смех.

— Добрый знак, — сказал изумленный священник.

— И верно, — кивнул душеприказчик, услышавший то же самое. — Добрый знак.

Он ждал в летней ночи долго-долго, пока мрак не прильнул к теплой земле, пока в небе не зашевелились ленивые звезды. Положив руки на подлокотники моррисовского кресла[37], он сидел в полной темноте. До него доносился бой городских часов: девять, десять, одиннадцать, а потом, наконец, и двенадцать. Свежий ветер хлынул в кухонное окно темной рекой, налетел на него, как на мрачный утес, а он только молча наблюдал за входной дверью — молча наблюдал.

Стихи прохладной ночи, созданные Эдгаром Алланом По, скользнули у него в памяти, как воды затененного ручья.

Он прошел лабиринтом черных коридоров и шагнул в сад, кожей ощущая город, свернувшийся в своей постели, во сне, в ночи. На траве поблескивала змейка садового шланга, свернутого в упругое кольцо. Он включил воду. Стоя в одиночестве и поливая цветочную клумбу, он воображал, будто дирижирует оркестром, который могут услышать лишь бродячие собаки, которые слоняются в ночи со зловещими белозубыми улыбками.

Потом он осторожно перенес весь свой вес на рыхлую землю под окном и, увязая обеими ногами, оставил четкие следы. Вернувшись в дом, двинулся вслепую вдоль невидимого коридора, роняя на пол комья грязи.

Сквозь окно веранды он различил смутные очертания заполненного на треть стакана с лимонадом, оставленного ею на перилах крыльца. Он слегка задрожал.

Теперь он ощущал, как она возвращается домой. Летней ночью идет издалека, через весь город. Он закрыл глаза, напрягся, чтобы уточнить место, и определил, каким маршрутом она передвигается в темноте: ему было видно, где она ступила на мостовую и перешла улицу, в какую сторону двинулась по тротуару, стуча каблучками — тут-тук, тук-тук — под июньскими вязами и последней сиренью, пока еще с кем-то из подружек. В пустынном ночном безлюдье он вжился в ее облик. В руках сумочка. Длинные волосы щекочут шею. На губах слой помады. Не двигаясь с места, он шел, шел, шел домой в полночной тьме.

— Счастливо!

Ему слышались и не слышались голоса, а она подходила все ближе, вот она уже в какой-то миле от него, в какой-то тысяче ярдов, спускается, как хрупкий белый фонарик по невидимой проволоке, в овраг, где стрекочут сверчки, квакают лягушки, журчит вода. Он ощущал шершавые деревянные ступеньки, ведущие вниз, как будто вернулся в детство и сам побежал к ручью, не боясь занозить пятки на досках, согретых теплой пылью ушедшего дня…