Процесс достиг кульминации, когда Стоящему Медведю позволили говорить от имени своего народа. Он сказал: „Сейчас я нахожусь среди солдат и чиновников. Я хочу отправиться на север в родные места. Я хочу спасти себя и свое племя. Братья мои, мне кажется, что я стою лицом к огню, охватившему прерии, я хватаю своих детей и бегу, чтобы спасти их; или как будто я стою на берегу разлившейся реки, я собираю свой народ и карабкаюсь наверх. О братья мои, Всемогущий смотрит на меня, он знает меня и слушает мои слова. Да пошлет Всемогущий доброго духа, чтобы он парил над вами, братья мои, чтобы он подвиг вас помочь мне. Если у белого человека есть земля, и кто-то обманом выманит ее, он попытается вновь завладеть ею, и вы не осудите его. Взгляните на меня! Пожалейте меня! Помогите мне спасти наших женщин и детей. Братья мои! Сила, которой мне невмочь противостоять, придавила меня к земле. Мне нужна помощь. Я кончил“.
Судья Данди решил, что всякий индеец является „юридическим лицом, на которого распространяется закон о неприкосновенности личности“, что право экспатриации является естественным, неотъемлемым как для индейской, так и для белой расы, и что в мирное время никакому представителю гражданской или военной власти не дано права переводить индейцев из одной части страны в другую без их согласия, а также заключать их в какой бы то ни было резервации против их воли.
„Мне никогда не приходилось заслушивать и решать дело, которое вызывало бы во мне столько сочувствия, — заявил Данди. — Понки — одно из самых миролюбивых и дружелюбных индейских племен… Если этих индейцев можно было силой перевести на Индейскую территорию и силой их там удерживать, я не понимаю, почему их невозможно отправить, и удерживать силой, в тюрьму города Линкольна, или в тюрьму города Ливенворта, или в тюрьму города Джефферсона или любого другого населенного пункта, который начальник военного подразделения по своему рассуждению определил бы наиболее подходящим. Я не допускаю мысли, что такого рода произвол существует в этой стране“.
Когда судья Данди закрыл заседание, приказав освободить из-под стражи Стоящего Медведя и других понков, публика в зале суда поднялась с мест и, согласно свидетельству одного репортера, „подняла такой крик, какого никогда не слышали в зале суда“. Генерал Крук первым подошел к вождю индейцев и поздравил его.
Вначале окружной прокурор собрался подать апелляцию, но после изучения письменного заключения судьи Данди (великолепный очерк о правах человека), не подал никакой апелляции в Верховный суд. Правительство Соединенных Штатов выделило Стоящему Медведю и его людям несколько сот акров „ничейной“ земли около устья реки Найобрэры, и индейцы вернулись в родные места.
Как только 530 понков, проживающих на Индейской территории, узнали о столь поразительном повороте событий, большинство из них стало готовиться к тому, чтобы соединиться со своими родичами в Небраске. Бюро по делам индейцев, однако, не очень-то им сочувствовало. Через своих агентов бюро сообщило вождям понков, что только Великий совет в Вашингтоне может решить, может ли племя вернуться и когда. Бюрократы и политиканы („индейский ринг“) восприняли решение судьи Данди как угрозу резервационной системе: оно наносило удар по множеству предпринимателей, наживавших состояния, заваливая индейцев, загнанных в резервации, испорченными продуктами, никуда не годными одеялами и отвратительным виски. Если бы понкам разрешили покинуть новую резервацию на Индейской территории и идти на все четыре стороны как свободным американским гражданам, это послужило бы прецедентом, подрывающим основы всей военно-политической системы резерваций.
В своем годовом отчете Большие Глаза Шурц признал, что понки на Индейской территории „имели повод для серьезного недовольства“, однако был решительно против того, чтобы разрешить им переселиться в родные места, под тем предлогом, что другие индейцы, обеспокоенные желанием последовать их примеру, нанесут удар территориальной системе резерваций.
В то же время Уильям Уйатмен, возглавлявший агентство понков, приносившее ему большие прибыли, попытался дискредитировать группу Стоящего Медведя, выставив их как своего рода ренегатов этого племени. Далее в ярких выражениях он писал о значительных расходах на различные материалы и орудия труда, сделанные для устройства данной резервации на Индейской территории. Уайтмен совсем не упомянул о растущем недовольстве понков, об их постоянных ходатайствах о возвращении в родные места, о своих распрях с Большой Змеей.
Большая Змея был братом Стоящего Медведя; он был гигант с руками, как окорока, и грудью широкой, как у бизона. Подобно многим людям крупного телосложения, он был спокойным и мягким в обращении. Понки называли его Миротворцем. Заметив, как агенты Уайтмена запугивают Белого Орла и других вождей, Большая Змея решил действовать по своему разумению. В конце концов, он ведь был братом Стоящего Медведя, того самого понка, который добился свободы для своих людей.
Решив проверить действие нового закона, Большая Змея испросил разрешения покинуть резервацию и отправиться на север к своему брату. Как он и ожидал, агент Уайтмен отказал ему в этом. Тогда Большая Змея сделал следующий шаг: не покидая Индейской территории, он отправился всего за сто миль в резервацию шайенов. С ним отправилось еще тридцать понков, предполагавших таким образом слегка проверить закон, гласящий, что любой индеец является юридическим лицом и передвижение его не может быть ограничено против его воли рамками какой-либо резервации. Реакция Уайтмена была реакцией любого бюрократа, власть которого оказалась под угрозой. 21 мая 1879 г. он телеграфировал уполномоченному по делам индейцев, сообщив о побеге Большой Змеи и его отряда в резервацию шайенов и испрашивая разрешения арестовать их и содержать в форте Рено до тех пор, пока „племя не оправится от деморализующего действия решения, принятого недавно окружным судом США в Небраске по делу Стоящего Медведя“.
Большие Глаза Шурц дал согласие на арест, но, очевидно, опасаясь новых судебных дел, попросил Великого Воина Шермана как можно быстрее переправить Большую Змею и его „ренегатов“ обратно в резервацию понков.
В своей обычной резкой манере Шерман 22 мая телеграфировал генералу Шеридану: „Достопочтенный министр внутренних дел требует чтобы понки, арестованные и содержащиеся в форте Рено на Индейской территории… были отправлены в агентство понков. Можете издать приказ“. А затем, предвидя от Шеридана возражения в связи с недавним решением судьи Данди, он указал: „Освобождение понков в Небраске, согласно закону о неприкосновенности личности, является особым случаем и ни к каким другим случаям отношения не имеет“. Великому Воину Шерману было проще аннулировать законы, чем местным судам интерпретировать их.
Таким образом, Большая Змея потерпел неудачу при первой же попытке проверить последствия победы брата в суде, и больше ему никогда не представлялось случая для таких попыток. После возвращения в агентство понков в Месяце, Когда Кукуруза Становится Шелковистой конец Большой Змеи был предрешен. Агент Уайтмен сообщил в Вашингтон, что Большая Змея оказывал „крайне деморализующее воздействие на других индейцев, будучи человеком мрачным и угрюмым…“. В одном из пунктов своего послания Уайтмен обвинил Большую Змею в том, что тот неоднократно грозил убить его, а в другом жаловался на то, что понки ни разу не обратились к агенту с момента возвращения вождя. Уайтмен распалился настолько, что просил уполномоченного по делам индейцев „арестовать Большую Змею, отправить его в форт Рено и держать его там до конца жизни“.
Наконец 25 октября Уайтмен получил от Шеридана санкцию на арест Большой Змеи и заключение его в караульном помещении агентства. Чтобы произвести этот арест Уайтмен потребовал наряд солдат. Спустя пять дней лейтенант Стэнтон Мэйсон прибыл в агентство с тринадцатью солдатами. Уайтмен сказал Мэйсону, чтобы тот послал уведомление понкам, приказав тем из них, кто ожидал выплаты денег за особую работу, на следующий день явиться в его контору. Большая Змея будет среди них, и, как только он войдет в контору, Мэйсон должен его арестовать.
