– Ступай, Софи. Не так много людей удостоились чести побыть наедине с этой дамой.

Софи медленно двинулась через комнату. После всего того, что слышала о «Моне Лизе», девочке казалось, что она приближается к королевской особе. Встав перед пуленепробиваемым стеклом, Софи затаила дыхание и подняла глаза.

Девочка не знала, какие чувства будет испытывать, глядя на знаменитую картину. Ну уж определенно не такие. Ни малейшего изумления или восхищения. Знакомое лицо смотрело на нее точно так же, как со страниц книг. И Софи молча стояла перед полотном – ей показалось, длилось это целую вечность, – в ожидании, что наконец что-то должно произойти.

– Ну и как? – прошептал дед и остановился рядом с ней. – Хороша, не правда ли?

– Уж больно она маленькая.

Соньер улыбнулся:

– Но ведь и ты у меня тоже маленькая. И тоже красавица.

Никакая я не красавица, подумала Софи. Она ненавидела свои рыжие волосы и веснушчатое лицо. К тому же она была выше и сильнее всех мальчишек в классе. Взгляд ее снова вернулся к «Моне Лизе», и она покачала головой:

– Она даже хуже, чем в книжках. Лицо какое-то… brumeux.

– Затуманенное, – поправил ее дед.

– Затуманенное, – повторила Софи, зная, что разговор не будет иметь продолжения до тех пор, пока она не запомнит это новое, прежде незнакомое ей слово.

– Этот стиль письма называется сфумато, – сказал Соньер. – Очень сложная техника, такого эффекта трудно добиться. Леонардо это удавалось лучше, чем всем другим живописцам.

Но Софи совсем не нравилась картина.

– Она так смотрит… будто знает то, чего не знают другие. Как дети в школе, когда у них есть секрет.

Дед рассмеялся:

– Ну, отчасти потому она так и знаменита. Люди продолжают гадать, чему это она так улыбается.

– А ты знаешь, почему она улыбается?

– Может, и знаю. – Дед подмигнул ей. – Придет день, и я расскажу тебе об этом.

Софи сердито топнула ножкой:

– Я же говорила, что терпеть не могу всякие там тайны!

– Принцесса, – улыбнулся он, – жизнь полна тайн. И узнать все сразу никак не получится.

– Мне надо вернуться, – сказала Софи. Голос ее прозвучал как-то странно глухо.

– К «Моне Лизе»? – догадался Лэнгдон. – Сейчас?

Софи пыталась взвесить все «за» и «против».

– Меня в убийстве не подозревают. Думаю, стоит рискнуть. Я должна понять, что хотел сказать мне дед.

– А как же посольство?

Софи чувствовала себя виноватой перед Лэнгдоном за то, что бросает его на произвол судьбы в такой момент, но другого выхода просто не видела. И она указала на металлическую дверь одним пролетом ниже.

– Ступайте через эту дверь. Смотрите на освещенные указатели, они приведут вас к выходу. Дед часто водил меня в музей именно через эту дверь. Потом дойдете до контрольных турникетов. Ночью они открываются автоматически. – Она протянула ему ключи от машины. – Моя красная, «смарт», стоит на служебной стоянке. Вы знаете, как доехать отсюда до посольства?

Лэнгдон взял ключи и кивнул.

– Послушайте, – уже более мягким тоном добавила Софи, – не обижайтесь на меня. Думаю, дед оставил мне послание у «Моны Лизы», некий ключ или намек на того, кто совершил убийство. Заодно, может, пойму, почему и мне грозит опасность. – И что произошло с моей семьей. – Я должна там быть.

– Но если он намеревался предупредить вас об опасности, проще было бы написать на полу. К чему такие сложности, все эти словесные игры?

– Думаю, причина тут одна. Дед не хотел, чтобы об этом узнал кто-то другой. Даже полиция. – Нет, совершенно очевидно: дед сделал все, что было в его силах, чтобы передать сообщение именно ей. Написал анаграммы, включил инициалы ее прозвища, велел разыскать Роберта Лэнгдона. Последнее было очень мудрым решением с его стороны, ведь именно Лэнгдону, американскому специалисту по символам, удалось расшифровать код. – Возможно, вам это покажется странным, – добавила Софи, – но думаю, дед хотел, чтобы я добралась до «Моны Лизы» раньше других.

– Я с вами.

– Нет! Мы же не знаем, может, полиция решит вернуться в Большую галерею. Вам пора. Идите же!

Лэнгдон колебался. Похоже, любопытство ученого было готово взять верх над чувством самосохранения.

– Идите. Сейчас же! – Софи благодарно улыбнулась ему. – Увидимся в посольстве, мистер Лэнгдон.

– Согласен встретиться с вами при одном условии. – Голос его звучал строго и сухо.

Софи удивленно посмотрела на него:

– Это при каком же?

– В том случае, если вы перестанете называть меня мистером Лэнгдоном.

Губы его растянулись в лукавой улыбке, и Софи не могла не улыбнуться в ответ.

– Удачи, Роберт.

Лэнгдон спустился до первого этажа, и в ноздри ему ударил запах льняного масла и алебастра. Впереди, в конце длинного коридора виднелась ярко освещенная табличка со стрелкой: «SORTIE / ВЫХОД».

Лэнгдон ступил в коридор.

По правую руку располагались реставрационные мастерские, там находилась целая армия статуй, подлежащих восстановлению. Справа Лэнгдон увидел мастерские, живо напомнившие ему классы для занятий искусством в Гарварде, – целые ряды мольбертов и подрамников, тюбики с красками, шпатели, рамы и инструменты для их изготовления.

Шагая по длинному коридору, Лэнгдон думал о том, что вот-вот очнется от этого странного сна и окажется в Кембридже, дома, в постели. Весь сегодняшний вечер казался кошмарным сном. Я – беглец, преследуемый полицией. Едва не выпрыгнул из окна Лувра. Нет, это просто дикость какая-то!..

Из головы не выходили анаграммы, оставленные Соньером, и Лэнгдону было страшно интересно, что же найдет Софи у знаменитой картины. Если вообще что-то найдет. Но она абсолютно уверена: дед хотел, чтобы она еще раз пришла к знаменитому полотну. Вроде бы вполне приемлемая интерпретация, однако Лэнгдона беспокоил теперь другой парадокс.

Постскриптум. Найти Роберта Лэнгдона.

Соньер написал его имя на полу, велел Софи разыскать его. Но к чему? Просто чтобы Лэнгдон помог ей разгадать анаграммы?..

Вряд ли.

Ведь у Соньера не было причин полагать, что Лэнгдон так уж силен в разгадывании анаграмм. Мы с ним даже не встречались ни разу. Более того, Софи ясно дала понять: она смогла бы разгадать анаграммы и без его помощи. Ведь именно Софи первой догадалась, что цифры на полу – не что иное, как последовательность Фибоначчи. И нет никаких сомнений в том, что в самом скором времени она расшифровала бы и остальную часть послания.

Софи должна была расшифровать анаграммы сама, в этом Лэнгдон был теперь совершенно уверен. Но тогда зачем понадобилось Соньеру писать его имя, призывать найти именно его? Какая в этом логика?

Почему именно я? Так размышлял Лэнгдон, идя по коридору. Почему Соньер в предсмертном послании выразил внучке свою последнюю волю – разыскать меня? Что я такого особенного, по мнению Соньера, мог знать?..

И тут вдруг Лэнгдон остановился как вкопанный. Начал судорожно шарить по карманам и достал компьютерную распечатку. И уставился на последнюю строку в послании Соньера.

P.S. Найти Роберта Лэнгдона.

Две первые буквы…

P.S.

Его словно током пронзило. Он вспомнил все – и увлечение Соньера играми и символами, и свой собственный многолетний опыт в работе над символикой в искусстве. Озарение! Все наконец сошлось! Все, что делал сегодня ночью Жак Соньер, внезапно обрело вполне понятное объяснение!

Лэнгдон судорожно пытался осмыслить последствия своего открытия. Затем резко развернулся и зашагал обратно.

Есть ли у него время?

Впрочем, не важно.

Отбросив все сомнения, Лэнгдон бросился бежать по направлению к лестнице.

Стоя на коленях возле первого ряда скамей, Сайлас притворялся, что молится, а сам украдкой и очень внимательно оглядывал внутреннее убранство церкви. Сен-Сюльпис, подобно большинству церквей своего времени, была построена в форме гигантского латинского креста. Удлиненная центральная ее часть, неф, вела к главному алтарю, где пересекалась со второй, более короткой частью, известной под названием трансепт, или поперечный неф готического собора. Пересечение это находилось точно под центром купола и считалось как бы сердцем церкви… ее самой священной и мистической частью.