Мне пришлось встретиться с этим исключительным человеком только в самые последние месяцы моей жизни на родине. До этого времени я знал А. И. только понаслышке. Свои встречи с ним под свежим еще впечатлением я описал в первой книжке "Временника Общества друзей русской книги", вскоре после смерти А. И. И вот теперь, получивши предложение редакции сборника, я прочитал свои воспоминания об А. И. и вижу, что нечего добавлять: чересчур короткое время отпустила мне судьба для знакомства с этим человеком. Больше десяти лет прошло со дня смерти А. И., больше двенадцати лет продолжается моя изгнанническая жизнь. За эти годы я мысленно много раз возвращался к тому периоду, когда вместе с А. И. мы делали работу, которая многими осуждалась, но которую мы считали необычайно важной. Вот и сейчас, когда обращение инициаторов сборника вновь напомнило об этом периоде, я думаю, что для характеристики А. И. имеют значение мои краткие воспоминания о последней его работе, которая свела его преждевременно в могилу. Вот эти строки:
"С Александром Исаевичем судьба столкнула меня уже в последние годы его жизни, точнее в первой половине 1922 года. Я был привлечен к работе в русско-польской делегации, образованной в Москве для выполнения Рижского договора при Комиссариате иностранных дел.
До этого времени я знал А. И. Браудо только понаслышке. Все эксперты по библиотекам, архивам и музеям входили в одну из подкомиссий Делегации, часто имели совместные подготовительные заседания и участвовали в пленарных заседаниях с поляками для совместного обсуждения поставленных вопросов.
{134} Живо помню первое появление Александра Исаевича на одном из подготовительных заседаний, происходивших в кабинете заместителя председателя Делегации С. И. Мрачковского. А. И., только что приехавший из Петербурга, явился на заседание с портфелем, туго набитым разными книгами и материалами. К решению вопроса о выдаче полякам книг из Петербургской Публичной Библиотеки еще только начали приступать, но А. И. был уже, что называется, во всеоружии. Все материалы у него были подобраны и систематизированы.
Председательствовал на этих неофициальных собраниях обычно С. И. Мрачковский, очень культурный большевик, с большими способностями схватывать очень специальные доводы и рассуждения. Мрачковский, по-видимому, вполне оценил и знания А. И. и его преданность Публичной библиотеке. Это и не могло быть иначе.
Нас, специалистов по архивам, тоже захватывала та горячая убежденность, с какой А. И. отстаивал каждую книгу, каждую рукопись, на которую претендовала польская сторона. Нам часто приходилось и во время заседаний, а еще чаще во время перерывов, успокаивать А. И. уговорами, чтобы он поберег свое расшатанное здоровье. А. И. так любил Библиотеку, что больно чувствовал каждое предстоящее из нее изъятие, что успокоился бы только тогда, когда поляки заявили бы, что они отказываются от всяких требований. Для юридической помощи по вопросу о Библиотеке был приглашен В. И. Нечаев, человек очень спокойный и с хорошими юридическими познаниями. И ему трудно было иногда убедить А. И. в безнадежности его некоторых доводов. А. И. тогда беспомощно опускался на стул и нервно говорил: "нет, не могу, это культурное варварство!".
Действительно, польские требования, если бы их удовлетворить в полной мере, грозили тем, что громадная работа, проделанная по каталогизации в течение всего 19 века, пошла бы насмарку. Некоторые библиотечные фонды были бы совершенно разрушены.
Первые официальные заседания с поляками по вопросу о Публичной библиотеке прошли в моем присутствии. А. И. настолько волновался, что мы серьезно начали опасаться за его здоровье. Позднее, без меня уже, как мне передавали, с А. И. случился во время заседания тяжелый обморок. Больше {135} всего на него действовали утверждения поляков, что вся культурная Европа разделяет их требования. Я помню, как в перерыв А. И. нервно говорил мне: "Вы поймите нашу беспомощность: ведь я каждый год раньше ездил по Европе и знаю хорошо культурную среду. Если бы я мог выехать сейчас, я смог бы доказать полякам, что их утверждения неправильны. Никогда культурная Европа не одобрит того, что они хотят сделать с нашей Библиотекой".
Сколько боли было в этих искренно сказанных словах А. И.! Была полная беспомощность в нашем положении. Даже в Москве мы часто чувствовали на себе косые взгляды, якобы за то, что мы своей работой помогаем большевикам. А. И. больнее других переживал эти намеки. Один раз он пришел на заседание необычайно расстроенный. В перерыве мы с ним разговорились, и он поделился со мной своими мыслями.
- Представьте, был сейчас в одном очень культурном семействе. Разговор зашел о нашей работе. Мне пришлось услышать не мало упреков за участие в Делегации. Говорили о том, что поляки лучше нас сохранят культурные ценности. Зачем мы их отстаиваем? Что я мог сказать на это? Ведь я так сжился с Публичной Библиотекой. Я не могу помириться с этим грабежом! При чем же тут большевизм?
Я старался, как мог успокоить А. И., но этот разговор его очень обеспокоил, и он ушел, не дождавшись возобновления заседания.
В июле 1922 года я собирался на месяц в деревню. Как то перед моим отъездом мы шли с А. И. с позднего заседания. Он жаловался, что вот уже в течение нескольких лет не может поехать за границу. "Ведь раньше я каждое лето, хоть на один месяц, скрывался туда. А сейчас вот, кроме желания посмотреть, что там делается, еще прибавилась болезнь, которая меня временами так сильно мучает". - "Почему же Вам не попытаться получить разрешение на выезд за границу?" - спросил я. "Нет, сейчас это невозможно. Как я могу покинуть Библиотеку, когда на нее идет такой нажим? Вот кончим работу и, может быть, в будущем году мне удастся вырваться".
Через месяц мне суждено было увидать А. И. в последний раз. По приезде из деревни мне было предложено ГПУ {136} покинуть пределы России вместе со многими лицами московской интеллигенции. Обыск у меня был произведен в мое отсутствие. После двухдневного домашнего ареста, я был приглашен в ГПУ, где мне и сообщили о том, что я должен в недельный срок убраться. Вечером я пошел на соединенное заседание с поляками.
Не удивляйтесь, читатель. Это возможно только у большевиков. Объявленный государственным преступником, я был еще не на одном заседании, хотя они считались секретными. Работа моя в Делегации продолжалась еще около месяца, так как председатель П. Л. Войков долго не хотел верить моей высылке и даже хлопотал о моем оставлении в Москве. А. И. на прощанье старался меня утешить, но и тут не забыл о Публичной Библиотеке. Уж очень его угнетала мысль о том, что заграницей не знают о польских требованиях. Он прямо упрашивал меня тотчас же по приезде за границу написать об этом.
Его просьбу я выполнил, так как и сам видел чрезмерность польских требований. Свою статью "Культурные ценности России и Польши" я сознательно поместил в Новой Русской Книге (№ 9, 1922 г.), издававшейся проф. А. С. Яшенко. В Poccию тогда свободно проходило это издание. Копии статьи я разослал в газеты и некоторым видным ученым.
Заграницу А. И. попал лишь летом 1924 года. Болезнь, видимо, шагнула вперед. Я уверен, что работа в Делегации и волнения, связанные с судьбой Библиотеки, были одной из главных причин, ускоривших развязку. Говорят, что последние заседания, в которых решалась судьба Библиотеки, А. И. провел особенно нервно. У него участились сердечные припадки. Он приехал сюда уже совершенно больным, но не потерявшим интереса к своему делу. Мне не удалось повидаться с А. И. в Берлине, но я получил через одного общего знакомого просьбу от А. И. доставить ему некоторые печатные материалы по библиотечному делу.
Понятно, эту просьбу я выполнил охотно, как маленький дар культуре родной страны и маленькую услугу человеку, стойко стоявшему на своем посту. Увы, поездка за границу для А. И. имела роковой конец. Сердце не выдержало новых впечатлений. А может быть, здесь в нормальной культурной {137} обстановке встали в памяти все эти кошмарные годы. И его не стало.
