— Вы желаете поговорить со мной, месье? Я перед вами. Но сначала поднимитесь в мою карету, там нам будет удобнее.

Тип отступил на шаг, будто собирался сбежать.

— Нет смысла бежать, — сказал Тьер. — Если вы не сядете в мою карету, мои люди вас схватят.

— Останемся здесь, — предложил незнакомец.

— Нет, поедем в министерство, и не вынуждайте меня прибегать к насилию.

Человек сел в карету.

В министерстве он представился.

Это был Симон Дейц, явившийся, чтобы отомстить за отказ, который получил две недели назад в Нанте…

Он объяснил Тьеру, что входит в число секретных агентов Мари-Каролин и что знает, где она скрывается.

— Я должен через несколько дней передать герцогине важные документы. Это значит, что мне удастся проникнуть к ней. Желаете ли вы, чтобы я ее выдал?

— Сколько? — спросил министр.

— Пятьсот тысяч франков.

— Вы их получите!

24 октября Дейц прибыл в Нант в сопровождении комиссара полиции Жоли. Он сразу же отправился на улицу От-дю-Шато, чтобы убедиться, что герцогиня все еще там.

Происшедшая вслед за этим сцена лишний раз подтвердила, что судьба — лучший на свете драматург.

Дейц вручил Мари-Каролин два письма: одно от Берийе, другое от банкира Жожа.

Герцогиня взяла письма, увидела, что они написаны симпатическими чернилами, посыпала их специальным порошком и прочла. Закончив чтение второго, она сказала спокойно:

— Банкир просит меня проявить осторожность, потому что некий человек, которому я доверяю, продал меня г-ну Тьеру за миллион…

И добавила, улыбаясь:

— Возможно, это вы!

Дейц, сильно смутившись, вяло запротестовал.

Через десять минут он откланялся. Спустившись с мансарды, он прошел мимо гостиной и увидел стол, накрытый на семь персон. Зная, что хозяйки дома, сестры Гини, жили одни, он понял, что герцогиня собиралась обедать с кем-то из своих близких.

Дейц побежал к Жоли:.

— Вы можете действовать. Только поторопитесь. Она знает, что ее предали!

По приказу Жоли тысяча двести солдат под командованием генерала Дермонкура * окружили квартал, в котором жила Мари-Каролин.

Держа на всякий случай доносчика в поле зрения, генерал приступил к операции.

Послушаем, как сам генерал Дермонкур описывает начало операции:

«Было около шести часов вечера; погода была прекрасная. Из окон своей квартиры герцогиня видела, как на спокойном небе вставала луна и как в ее свете вырисовывался силуэт темных массивных башен старого замка; но тут подошедший к ней г-н Гибург увидел, как сверкнули штыки и к дому устремилась колонна, ведомая полковником Симоном Лорьером. В то же мгновение Гибург отпрянул назад с криком:

— Спасайтесь! Мадам, спасайтесь!

Мадам тут же бросилась на лестницу… Поднявшись в мансарду, герцогиня устремилась вместе с тремя близкими ей людьми — Менаром, юной Стилит де Керсабек и, конечно, бесценным Гибургом за камин, откинула чугунную плиту и вместе с друзьями на четвереньках пробралась в тайное убежище.

Вот как рассказывает Гибург продолжение этого поистине шутовского приключения.

«Едва за нами закрылась плита, как в дом ворвались солдаты; возглавлявший их комиссар поднялся прямо в мансарду, которую сразу узнал по описанию доносчика.

— Это та самая приемная гостиная, — воскликнул он.

По всем комнатам были расставлены часовые; выходы на прилегающие улицы перекрыты, все имеющиеся в доме шкафы распахнуты, доски полов и стены подвергнуты шумному простукиванию; во всех каминах зажгли огонь, включая и тот, за которым находился тайник. Хозяйки дома сохраняли присутствие духа и спокойно уселись за стол; кухарка отказалась давать полицейским какие бы то ни было сведения. После шести или семи часов бесплодных поисков префект отдал приказ об отходе, оставив по несколько человек во всех комнатах.

Два жандарма устроились в мансарде. Два веселых малых, которые, чтобы убить время, принялись рассказывать друг другу фривольные байки, к величайшей радости Мари-Каролин.

— Никогда я ничего подобного не слышала! — прошептала она, смеясь.

Но потом ей пришлось подумать о вещах более серьезных. Ночью было очень сыро, и четверо замурованных вскоре начали дрожать от холода в своем тайном убежище. Тесно прижавшись, друг к другу, они грызли кусочки сахара, которые Менар догадался сунуть себе в карман.

К десяти вечера жандармы, также закоченевшие, решили зажечь огонь в камине.

Услышав их приготовления, Мари-Каролин обрадовалась:

— Теперь мы согреемся!

К несчастью, тайник очень скоро стал заполняться густым дымом, к тому же в нем стало нестерпимо жарко. Чувствуя, что начинают задыхаться, Мари-Каролин и ее друзья попытались изменить положение и перевернулись «с невероятным трудом», сообщает Гибург.

Закрывавшая помещение плита раскалилась докрасна, и неожиданно на герцогине загорелась одежда. Все перепугались.

— Не волнуйтесь, я сама справлюсь, — сказала Мари-Каролин.

И она спокойно погасила огонь, сделав пи-пи на свое платье.

Около одиннадцати ночи жандармы уснули, огонь в камине постепенно затух, и положение замурованных снова улучшилось. Прошла ночь.

— Может быть, на рассвете они совсем уйдут, — сказала Мари-Каролин.

Но с наступлением дня жандармы пробудились и снова разожгли огонь. И сразу еще более густой дым, чем накануне, проник в убежище».

На этот раз, сообщает Гибург, «никакой надежды не осталось, и герцогиня смирилась».

Толкнув плиту, которая сразу открылась, она крикнула:

— Погасите огонь, мы сдаемся!

С черным от дыма лицом, с покрасневшими глазами, со сгоревшим наполовину платьем, она выползла из укрытия на четвереньках по горячему пеплу. Оказавшись в комнате, она встала и сказала обоим изумленным жандармам:

— Я — герцогиня Беррийская; вы оба французы и военные, я вверяю себя вашей чести!..

Через несколько дней Дейц явился в министерство внутренних дел и потребовал причитающиеся ему пятьсот тысяч франков.

Тьер выложил ему все до одного, франк за франком. С помощью пинцета…

Через несколько дней после ареста Мари-Каролин была доставлена по морю в цитадель Бле, куда и была заключена.

В начале ноября полковник Шуссери, лично ответственный за свою знаменитую пленницу, сообщил маршалу Сульту, что герцогиня «очень нездорова и столь же впечатлительна».

В цитадель прибыл врач Жентрак и прослушал Мари-Каролин. Сделав это, он ограничился тем, что прописал успокоительное питье и ножные ванны.

На другой день, немного успокоенный полковник Шуссери сообщил в военное министерство, что у принцессы лишь легкое недомогание. Впрочем, он счел нужным добавить:

«Такое впечатление, что живот ее несколько округлился, что, однако, не было отмечено врачом, хотя многие это видели».

Действительно, в тот же день лейтенант Фердинанд Птипьер, адъютант полковника Шуссери, записывал в своем дневнике:

«У мадам походка и живот беременной женщины, со сроком пять-шесть месяцев. В то же время я бы не сказал, что со дня приезда ее комплекция постепенно увеличивалась. А ведь я видел ее каждый день. Беременна ли она?»

Вскоре этот вопрос уже задавали себе буквально все. Все, но не д-р Жентрак, который продолжал приписывать затрудненное дыхание Мари-Каролин сырому и холодному воздуху, которым она дышала в цитадели.

Шуссери попросил его еще раз, теперь уже полностью, осмотреть герцогиню и рассеять все сомнения. Последовавшую за этим сцену описывает Птипьер:

«Доктор собрался было решительно приступить к выяснению главного вопроса. Но она не дала ему это сделать. Едва только он произнес первые слова, она воскликнула:

— Я вижу, к чему вы клоните! Ведь я беременна, верно? Ну и что, это уже в четвертый раз.

С этими словами она встала со стула: