И как он ни старался, как ни барахтался, ему не удавалось выбраться из этой водяной ловушки!

Зрелище было столь нелепым, что г-жа де Фешер, позабыв о всяком почтении к Его Королевскому Высочеству, разразилась неудержимым смехом. Но в конце концов, она прониклась сочувствием к горестному положению своего гостя и предложила вызвать кого-нибудь из его людей, чтобы помочь ему вылезти. Она пыталась втолковать герцогу, что без помощи он не выберется из купальни, учитывая несколько тяжеловатую нижнюю часть его тела.

Луи-Филипп умолял ее никого не звать, опасаясь, что приглашенный на помощь выездной лакей разболтает о случившейся с ним неприятности всем слугам в Пале-Бурбон, а те, в свою очередь, разнесут это по всему городу, и уж тогда все кому не лень начнут потешаться над ним.

Поэтому он возобновил свои попытки и опять неудачно, потом еще и еще, но обрести свободу не удавалось;

бесконечные барахтанья нарушили симметрию его прически, и это еще больше развеселило баронессу. Наконец она предложила позвонить и вызвать свою камеристку — девушку, по ее словам, на удивление скромную и неболтливую.

Луи-Филипп согласился. М-ль Роза тут же явилась и очень ловко помогла снять осаду, которая без ее помощи могла бы продолжаться неизвестно сколько времени и закончиться для Его Высочества столь же бесславно, как осада испанского города Лерида, предпринятая в 1707 году его предком, регентом Луи-Филиппом Орлеанским.

Пока обитатели Пале-Рояля пребывали в состоянии транса, г-жа де Фешер пыталась уговорить своего любовника оставить завещание в пользу герцога Омальского. Но принц Конде, ненавидевший потомков Филиппа Эгалите, упрямо отказывался это сделать. Тогда баронесса сменила тактику. Если до сих пор она была нежна, предупредительна, вкрадчива, то теперь стала позволять себе грубый тон, угрозы и тем самым превратила жизнь несчастного старика в настоящий кошмар. Когда у него появлялось желание зайти к ней в комнату, выразить свои чувства или просто поцеловать, в ответ слышалось:

— Сначала подпишите!

Иногда она даже била его. В иные вечера лакей Лебон слышал, стоя за дверью, как хозяин плакал у себя в комнате, повторяя сквозь слезы:

— Неблагодарная стерва!

Однажды барон де Сюрваль навестил его без предварительной договоренности. Лицо принца было опухшим и в крови.

— Вот, взгляните, что она со мной сделала! — воскликнул он.

Барон посоветовал ему решительно отказаться подписывать завещание. Принц опустил голову:

— Она грозит, что уйдет от меня!

— Ну и прекрасно! Пусть уходит!

При этих словах у последнего Конде появились слезы на глазах:

— Я не могу этого сделать, — прошептал он. — Вы не знаете, как велика сила многолетней привычки и душевной привязанности, которой я не в силах противиться…

Скандальные сцены между баронессой и ее любовником длились неделями. Наконец принц Конде уступил. Герцог Омальский был признан единственным наследником всего имущества, за исключением двенадцати миллионов, отказанных по завещанию Софи.

В этот день в Пале-Рояле был настоящий праздник.

Прошло несколько месяцев, и герцог Орлеанский взошел на престол. Принц Конде тут же втайне подготовился к отъезду в Швейцарию, чтобы присоединиться к Карлу X, жившему в изгнании. Он уже запросил заграничный паспорт и получил у своего управляющего миллион франков в банкнотах.

Софи прослышала о его приготовлениях и в ужасе помчалась в Тюильри. Узнав, что принц намерен покинуть Францию, Луи-Филипп побледнел:

— Я знаю, — сказал он, — что принц получил письмо от Карла X, в котором тот умолял его изменить завещание в пользу маленького герцога Бордосского. Если принц уедет, он ускользнет из-под вашего влияния, и мой сын лишится наследства. Надо любой ценой помешать ему уехать!

Этот разговор состоялся 25 августа 1830 года.

27 августа принца Конде нашли повешенным на оконном шпингалете. Через несколько дней после этого мэтр де ла Юпуа, судебный следователь, признавший смерть принца насильственной, был официально отправлен на пенсию…

В народе шептались, что принц Конде был убит г-жой де Фешер по просьбе короля Луи-Филиппа.

Такова была вторая версия.

А вскоре появилось и третье, весьма забавное кстати, объяснение загадочной смерти последнего из Конде…

Однажды по Парижу пронесся слух, что кое-кто из слуг в Сен-Ле сделал сенсационные признания по поводу драмы 27 августа.

Вслед за этим дамы из Сен-Жерменского предместья стали вполголоса, краснея, рассказывать такое, от чего слушавшие их приятельницы буквально кудахтали от удовольствия, так, что, по словам барона де Тьеля, «можно было подумать, будто их кто-то щекочет в самом приятном месте…».

Что же такое могли рассказать слуги принца Конде?

Надо признать, сообщенные ими подробности поражали. Если верить этим людям, принц умер, оказавшись жертвой собственной похоти. Вот их рассказ:

«Последние месяцы нашему хозяину не удавалось продемонстрировать жар своего сердца г-же де Фешер, которая без конца прибегала к всевозможным уловкам, хорошо известным не особенно порядочным девицам.

К сожалению, возбуждающий эффект ее ласк со временем притупился, и баронессе пришлось искать иные способы возбуждения Его Высочества.

Г-жа де Фешер вспомнила, что в ее стране, где повешение является официальным видом казни, ходило много не особенно серьезных рассказов о последних моментах жизни осужденных. Некоторые клиенты публичных домов, в которых она работала, рассказывали ей, что удушение вызывает особые физиологические реакции, позволяющие повешенным проявить необычную мужскую силу и познать сладостное «утешение», перед тем как отдать Богу душу…

И она решила использовать это средство, чтобы пробудить угасшие чувства своего любовника.

Каждую ночь она приходила к нему в комнату, очень даже мило подвешивала его, но всего на несколько мгновений. Как только результаты этой маленькой пытки давали о себе знать, она быстро вытаскивала принца из петли и с присущей ей энергией оделяла его необходимой порцией удовольствий…»

Но, увы, в ночь на 27 августа г-жа де Фешер вынула принца из петли на несколько секунд позже…

Придя в ужас от случившегося, она вернулась к себе в комнату, в которой находился ее молодой любовник, жандармский офицер, и вдвоем они устроили мизансцену, позволявшую предположить самоубийство.

После этого она потребовала от Луи-Филиппа распорядиться таким образом, «чтобы правосудие не особенно вникало». Монарх, стольким обязанный баронессе, подчинился ее требованию…

Эти разоблачения, поразившие простых людей, подтвердились спустя восемнадцать лет, после февральских дней 1848 года, когда была опубликована небольшая брошюра под названием «Революционные профили». Автор брошюры, Виктор Бутон, писал в ней:

«Герцог Бурбонский был повешен: его стариковские склонности облегчили это преступление; г-же де Фешер немногое потребовалось для его осуществления. Герцог питал слабость к удовольствиям, весьма странным, с точки зрения морали просто извращенным, а на взгляд шестидесятилетнего человека вполне естественным. Искусство, с которым баронесса удовлетворяла его похоть, и было причиной их старой, длительной связи. Мне бы хотелось объяснить это с помощью метафоры, но не поворачивается язык. Однако я должен все же прояснить ситуацию. Я уже говорил, что герцог имел обыкновение симулировать повешение на очень небольшом расстоянии от табурета, которого он касался кончиками своих ног. Когда он оказывался в этом положении, г-жа де Фешер заставляла его испытывать вожделение.

Однажды баронесса совсем ненадолго вынула из-под его ног табурет, и герцог и вправду оказался повешен. Это объясняет, почему все обошлось без шума, без присутствия слуг, ну и так далее. В политическом плане проблема сводится к обстоятельствам завещания. Здесь я могу сказать, что возможность открыто находиться при дворе была той побудительной причиной, которая могла заставить баронессу убрать табурет: ведь при жизни герцога у нее не было никаких официальных отношений с придворной знатью; со смертью герцога она становилась баронессой де Фешер. Отпадали все возражения против нее. Но возможно ли предположение, что Луи-Филипп был посвящен баронессой в то, что она собиралась сделать, и они сообща обрекли жертву именно на такой вид смерти? Нет, это совершенно исключено!»