Как бы то ни было, после этих встреч в Вельске отношение Юзефа к мачехе совершенно изменилось. Из его позднейшей переписки вытекает, что он окружил вдову истинно сыновней заботой. Весь 1792 год он пишет ей письма и энергично домогается, чтобы дядья возвратили ей имущество. В письмах он называет ее с этой поры «дорогая мать», а подписывается «покорный и послушный сын». Само же содержание переписки касается исключительно вопросов имущественных, улаживание которых натыкается на большие трудности.

Даже покинув родину, Юзеф не забывает о мачехе. Два письма к Маргерит-Софи де Флевиль он посылает из Вены, где улаживает свои последние дела перед отъездом в Париж. В одном из этих писем «послушный сын» сообщает «дорогой матери», что, хотя его собственные дела не блестящи, «он счел долгом своим позаботиться о ее содержании на ближайшие годы». С этой целью он вручил управляющему Сулковеких Кёрберу 600 флоринов, обязав его выплачивать «дорогой матери» ежегодно по 200 флоринов.

Отношения между Юзефом и мадам де Флевиль-Сулковской не ограничились письмами из Вены. Поражающее завершение этой истории разыгралось много позже, почти десять лет спустя после смерти Сулковского.

Весной 1807 года возвращались «из края италийского в польский» демобилизованные легионеры, спеша в формирующуюся на родине новую армию. Среди прочих возвращался и бригадный генерал Александр Рожнецкий, опытный штабист, свой человек в кругах французского генералитета.

По дороге в Варшаву Рожнецкий ненадолго остановился в Вельске переменить лошадей. Так как будущий начальник полиции Королевства Польского был человеком по натуре любопытным, то он принялся расспрашивать на постоялом дворе о всех видных жителях городка. Между прочим ему указали на дом старой графини Сулковской.

Заинтересованный знакомым именем, он зашел под убогий кров, где увидел восьмидесятилетнюю, почти совсем слепую старушку. Он спросил ее, не родственница ли она часом прославленного адъютанта, которого часто видал с Бонапартом. Старая графиня без колебания ответила, что она его мать, и стала жаловаться генералу на свое тяжелое материальное положение.

Сообразительный штабист на лету ухватил, что выхлопотать у французов пенсию для этой «матери героя» будет не только добрым деянием, но и отличным предприятием с точки зрения пропаганды как раз образующегося Варшавского Княжества. Сразу же по приезде в Варшаву он представил свой проект маршалу Даву, занимающемуся организацией нового «государства». Маршал согласился с генералом, что вопрос является вполне своевременным, в частности из-за слухов, разглашаемых врагами императора по поводу смерти Сулковского.

Облагодетельствование Маргерит-Софи де Флевиль-Сулковской было проведено в ускоренном порядке, поверх голов бюрократических инстанций. Маршал Даву при первой же оказии подсунул Наполеону на подпись готовый декрет, назначающий матери героя, отличившегося под пирамидами, пожизненную пенсию в 6000 франков ежегодно. Император немедленно подписал. Он еще великолепно помнил своего польского адъютанта, «который владел всеми европейскими языками и для которого не существовало никаких преград».

Удовлетворенный генерал Рожнецкий передал эту радостную весть в Вельск, после чего занялся своими делами. В Вельске это произвело невиданную сенсацию, а полуслепая француженка вдруг стала чем-то вроде народной героини. Но когда все, казалось бы, уже было улажено, вдруг возникли преграды и препятствия. В дело вступили обойденные министерские бухгалтеры, которых во всех странах и во все эпохи отличает одинаковая осторожность и подозрительность. Императорское министерство финансов неожиданно задержало выплату пенсии до представления официальных доказательств, что графиня Маргерит-Софи Сулковская действительно родная мать погибшего капитана Юзефа Сулковского. Какова была причина этого бюрократического требования, не известно. Может быть, поступил какой-нибудь доносик из Вельска, а может быть, просто заглянули в бумаги Юзефа, где матерью, скорее всего, считалась венгерка Келис.

В Вельске началось смятение. Бедная Маргерит-Софи и круг ее друзей, который после назначения ей пенсии изрядно расширился, не знают, что делать. Генерал Рожнецкий, занятый в столице государственными делами, недосягаем, а о том, чтобы обратиться в замок, и речи не может быть. После долгих раздумий старушка решается написать живущей в Варшаве княгине Каролине Сулковской, вдове князя Антония, «последнего канцлера Речи Посполитой».

Известная благотворительностью, княгиня Каролина живо заинтересовалась историей бедной родственницы и пригласила ее к себе погостить. «Мать героя» занимает у знакомых деньги и отправляется в Варшаву.

Но, несмотря на энергичные меры княгини, формальностям нет конца. Оказалось, что и бумаги самой графини не совсем в порядке. Девичье имя этой дочери стряпчего из Нанси было просто Гийо. Это уже в Польше, нанявшись гувернанткой в один из магнатских домов, Маргерит-Софи для вящего шика взяла дворянскую фамилию своей матери «де Флевиль». Теперь это надо было доказывать, что также заняло много времени.

Наконец, после предварительных формальностей, 29 ноября 1808 года в варшавском дворце Сулковских на Рыма рекой улице собрался круг благожелателей для совершения нотариального акта, требуемого французским министерством финансов.

Два свидетеля, Гиацинт Бентковский, близкий родственник княгини Каролины, и доктор Карл Геффеле, ее личный лекарь, показали перед нотариусом Валентием Скорохуд-Маевским, что «графиня Сулковская, урожденная Маргерит-Софи де Гийо, ныне имеющая жительство в вышеуказанном дворце ее светлости княгини Каролины Сулковской, присутствующая при этом акте и принимающая оный, действительно является родной матерью погибшего несколько лет назад в Египте графа Юзефа Сулковского, личного адъютанта его величества императора французов и короля итальянского».

По представлении французским властям столь убедительного доказательства материнства секвестр с пенсии был незамедлительно снят. Графиня Маргерит-Софи Гийо-де Флевиль-Сулковская регулярно получала ее до самого крушения наполеоновской империи.

Приведенный нотариальный акт (в дополнение к предыдущим письмам), кажется, полностью подтверждает гипотезу историка Ашкенази. Вполне вероятно, что еще во времена встречи в Вельске между мачехой и пасынком имели место некие драматические признания, проясняющие тайну происхождения Юзефа. Если старая француженка действительно была его матерью, она после смерти мужа и отделения от бельских князей могла уже спокойно сообщить об этом сыну. А такое признание объясняло бы все дальнейшее отношение к ней Юзефа.

Но Скалковский, который сам обнаружил и опубликовал все упоминаемые документы, не отказался от своей концепции законного происхождения Юзефа Сулковского.

По мнению ученого, варшавские и венские письма Юзефа не могут служить доказательством материнства мадам де Флевиль. Они говорят только об отзывчивом сердце пасынка и о тяжелом материальном положении мачехи. А что касается нотариального акта, то он, вполне вероятно, был «организован» княгиней Каролиной и ее друзьями дома. Все они просто тронулись судьбой старой графини и не видели никаких оснований, чтобы оберегать карман французских оккупантов.

От резонов Скалковского трудно отмахнуться. Это был скрупулезнейший биограф Сулковского, который двадцать лет изучал его жизнь, и уж он-то знал ее лучше, чем кто-либо. Поэтому научный спор о родословной Юзефа следует считать неразрешенным. Герой двух театральных пьес, одной оперы и многих романов поныне остается сыном двух отцов и трех матерей.

Некоторым читателям может показаться странным, что в эскизном биографическом портрете я уделяю столько места генеалогическим вопросам. Но следует помнить, что эти споры современных историков являются всего лишь слабым отражением ауры, окружающей личность Юзефа Сулковского при его жизни. Сейчас все эти неясности в родословной вызывают разве что любопытство или пренебрежительную усмешку. А в то время они были причиной ежедневных терзаний впечатлительного мальчика, создавая вокруг него трудно выносимую атмосферу двусмысленности. Сын двух отцов и трех матерей в конце концов вынужден был стать ничьим сыном.