Вслед за Наполеоном поднялся в карету его брат Жером, король Вестфалии. Маленького роста, тонкий, грациозный, он был в белом атласном костюме с кружевным жабо, в черной бархатной шляпе, украшенной пучком белых перьев, прикрепленных бриллиантовой пряжкой.

Парижане, приветствовавшие императорскую карету, приняли его за Жозефину. Ему зааплодировали, он в ответ помахал рукой, и толпа закричала в восторге:

— Да здравствует императрица!

Это квипрокво привело некоего англосакса, случайного посетителя столицы, к странным умозаключениям относительно нравов императорской семьи.

Когда празднества закончились, император велел Камбасере, лучшему юристу Франции, разработать процедуру развода.

Пока он подготавливал все детали церемониала, Жозефина продолжала торговаться с Наполеоном за свое согласие на развод.

Она потребовала три замка: в Париже, в пригороде Парижа и в провинции. Наполеон дал ей Елисейский, Мальмезонский и Наваррский замки. После этого она потребовала выплаты всех своих долгов (несколько сот миллионов наших старых франков) и ежегодной ренты.

Император предложил миллион (четыреста миллионов наших старых франков).

Жозефина отрицательно покачала головой и заявила, что о такой смехотворной сумме не стоит и говорить.

— Полтора миллиона? — спросил Наполеон, насупившись.

Со спокойной уверенностью старой содержанки креолка пожала плечами.

— Два миллиона?

Она похлопала рукой по столу, улыбнулась и сказала:

— Три.

Наполеон подумал, что это уж чересчур (это огромная сумма, равная миллиарду двумстам миллионов наших старых франков), но согласился.

Тогда Жозефина, забыв все свое горе, кинулась на шею императору с детской радостью.

— Сверх того, — добавил Наполеон, — ты сохранишь свой титул и свой ранг коронованной императрицы и королевы.

Теперь креолка была взволнована, потому что на этот раз не хозяин Европы, а пылкий влюбленный Года Четвертого приносил ей дар, нарушая церковные и государственные законы.

Несколько дней спустя, 15 декабря, в девять часов вечера, Жозефина появилась перед семьей Наполеона в полном составе, перед плачущими Гортензией и Евгением, перед верховным канцлером Империи Камбасере, перед управителем императорского дома Реньо де Сен-Жан д'Анжели и подписала акт развода. Она была в белом платье без единого украшения, с волосами, связанными простым узлом.

Наполеон, который поставил свою подпись неверной рукой, мертвенно-бледный, смотрел на нее со слезами на глазах.

Когда все присутствующие поставили свои подписи, император сжал руку Жозефины и удалился в свои покои.

Этот день закончился неожиданным образом. "Вечером, — рассказывает нам Констан, — когда я собирался уйти из спальни императора и только ждал последних распоряжений, появилась Жозефина, с распущенными волосами и искаженным лицом. Ее вид испугал меня. Она подошла неверным шагом к постели императора, заплакала, упала на постель, обвив руками шею императора и нежно его целуя. Мне трудно описать свое волнение.

Император тоже заплакал, он сел и обнял Жозефину, нежно уговаривая ее:

— Ну же! Моя дорогая Жозефина, будь разумной. Не унывай, я всегда останусь твоим другом.

Императрица не могла ответить ему — ее душили рыдания; эта немая сцена длилась несколько минут, и их слезы и рыдания говорили больше, чем самые нежные слова.

Наконец, император, словно пробудившись ото сна, заметил меня и сказал изменившимся от слез голосом:

— Выйдите, Констан!

Я повиновался".

Потом, как считают некоторые историки, которые — уж будьте уверены — свечки там не держали, — Наполеон воздал последнюю почесть «маленькой черной роще» Жозефины, и месье де Буйе, который никогда не выражается обиняками, пишет в своих мемуарах, что император "выпил последний стакан вина, «на посошок».

Возможно, конечно, что и после пятнадцати лет брака страсть генерала Бонапарта по-прежнему была сильнее императорской повадки Наполеона.

Как бы то ни было, Жозефина провела час в спальне Наполеона, как описывает Констан:

«Часом позже я увидел Жозефину, по-прежнему печальную, в слезах. Проходя, она ласково кивнула мне. Когда я пришел в спальню потушить, как обычно, канделябры, я не мог рассмотреть лицо императора, еще не спящего, молчаливо укрывшегося в глубине постели».

На следующий день Жозефина навсегда покинула дворец Тюильри, где она пять лет была «более чем королевой», и обосновалась в Мальмезоне со своими восемью сотнями платьев, двадцатью норковыми манто, тысячей пар шелковых чулок, попугаем, собаками, обезьянами и воспоминаниями.

В то время как она направлялась в Мальмезон, под проливным дождем оплакивая бывшие почести, Наполеон поехал в Трианон, решив пожить там несколько дней — ведь в Тюильри сохранялся еще слишком сильный аромат креолки. Церемония развода ранила его душу, и он не хотел, чтобы придворные видели своего императора с покрасневшими глазами. В маленьком трианонском дворце он мог укрыться от любопытных и злорадствующих, он мог целиком отдаться своему горю и своим воспоминаниям.

Расположившись в Трианоне, он высказал свое удовлетворение Кристине Матис:

— Я думаю, нам тут будет хорошо.

Потому что, догадываясь, что горе имеет свои пределы, он позаботился взять с собой молодую любовницу.

На следующий день император нанес визит Жозефине, которая привела его в уныние своими сетованиями и слезами, насквозь промочившими салфетку, которую она начала вышивать, чтобы рассеяться в угнетающем одиночестве.

Расстроенный Наполеон принялся ее утешать, не преуспел в этом и удалился с грустным настроением.

Вернувшись в Трианон, он сразу написал ей нежное письмо:

"Мой друг, я, нашел тебя сегодня такой слабой, какой тебе не подобает быть. Ты проявила мужество, ты должна сохранять его.

Ты не должна впадать в меланхолию. Будь спокойной, следи за своим здоровьем, таким драгоценным для меня. Если ты по-прежнему питаешь ко мне привязанность, если ты меня любишь — сохраняй силу духа.

Не сомневайся в моей вечной нежной дружбе; ты плохо знаешь меня, если думаешь, что я могу быть счастливым, когда ты несчастлива, довольным, когда в твоей душе нет покоя. Прощай, мой друг, хорошего сна тебе…"

Написав это, он отвлекся от меланхолических воздыханий о Мальмезоне и занялся с Кристиной полезным делом, которое почтенные люди называли тогда в вольных речах «посетить мадам-дыру».

Десять дней подряд императрица получала каждое утро письмо императора. Души этой злосчастной пары, этих двух существ, которые разлучились навсегда, которые многие годы бесцеремонно обманывали друг друга, теперь переживали неожиданный медовый месяц.

Наполеон украдкой покидал на рассвете постель своей фаворитки, чтобы нацарапать записочку, и гвардеец галопом отвозил ее Жозефине. После этого весь день он не мог ничего делать — ни заниматься делами, ни вести переписку, ни созывать советы, ни давать аудиенции, — он охотился, мечтал у огонька камина, плакал и, наконец, бросался в объятия Кристины.

На Рождество он пригласил в Трианон Жозефину, Гортензию и Евгения. Когда кончился последний совместный ужин, императрица села в свою карету и вернулась в Мальмезон. Император на следующий день возвратился в Тюильри.

Узнав, что он останется в Париже, Жозефина бросилась в объятия м-м Ремюза:

— Мне кажется, что я мертва, что я не существую…

Однако, ее продолжали занимать матримониальные проекты экс-супруга, и ей даже довелось участвовать в неких связанных с этими проектами переговорах.

В это время Наполеон все еще рассчитывал жениться на сестре царя, великой княгине Анне. Этот проект так привлекал его, что он даже нарушил некогда данное Марии Валевской обещание относительно Польши. В ящике рабочего бюро Коленкура лежал проект тайного соглашения, которое утверждало положение польской территории как Великого Герцогства Варшавского, лишая его права снова стать королевством и восстановить название Польши. Вскоре документ был извлечен из бюро, и в канцеляриях стало известно его содержание.