Радостное известие, надежда на то, что мы стоим перед поворотным пунктом в истории войны, - все это захватило меня, и я не заметил, как оказался у цели.
Я постучал в дверь на Панской, 5, выпалил условленный пароль. И не успел я оглянуться, как на меня набросились Ицхак Цукерман, Марек Эдельман и Кайщак. Возбужденные открытием второго фронта, они, в наказание за опоздание, накинули мне на голову одеяло и, дотащив до топчана, всыпали мне, сколько полагается. Они дрались всерьез, а я сопротивлялся, как мог, отбиваясь руками и ногами. Цивья на моей стороне, она пытается их оттащить от меня. Хозяйка пытается взять нас в руки и напоминает, что война еще не кончена, и мы все еще скрывающиеся. Меня отпустили.
Наша встреча, само собой разумеется, была доброй и сердечной, тем более, что она состоялась в такой день - в день открытия второго фронта. В честь двойного праздника мы выпили "лехаим" и закусили, как люди, которых разделяли материки и океаны и которые, наконец, встретились друг с другом.
Разговор вертелся вокруг нашего положения, мы строили догадки, пытались заглянуть в будущее, но больше всего нас воодушевляло то, что близится конец этой бесконечной войне, война должна кончиться!
Вечером мы втроем - Ицхак, Цивья и я, - обсуждали новости из Эрец-Исраэль, положение евреев в лагерях и укрытиях. Мы решили, что надо встретиться с оставшимися в живых членами центрального комитета Поалей-Цион (Ц.С.), чтобы договориться о вступлении нашего движения в Крайову Раду Народову, которая объединяет подпольные левые и демократические силы просоветской ориентации.
Мы, конечно, понимали, что наше участие в КРН не играет серьезной роли, ибо мы теперь представляем не живую еврейскую общественность, а лишь ту, которая ушла в небытие. Мы расценивали наш шаг как символ, как доказательство нашей солидарности с идеями движения.
Два дня, проведенные мною на Панской, 5, пролетели как миг. Мы расстались, обменялись взглядами, в которых застыл немой вопрос:
"Встретимся ли снова?", "Не разлучит ли нас навсегда злая минута?"
Я вернулся к себе.
11.7.1944
Наконец пришел час покинуть "малину" на Раковецкой. Все четыре месяца, что я находился здесь, я ждал минуты, когда избавлюсь от своих хозяев-юдофобов. Хотя за это время мы немного обжились здесь, какой-то осадок отвращения остался.
Неделю назад я и Грайек перешли на новую квартиру на улице Лешно, 27.
Новая квартира - комната на втором этаже с укрытием в стене, как обычно. Мы уже успели подружиться с новым хозяином паном Чернотой. Он находит время и побеседовать с нами, и в карты поиграть, находит и повод пропустить по рюмочке. Изгнание союзниками оккупантов из любого важного пункта на любом фронте - повод для выпивки. И в последнее время, когда положение немцев на фронтах ухудшилось, - такие поводы не редки.
Мы говорили с паном Чернотой о политике и обществе, и пришли к выводу, что он не совсем свободен от неприязни к евреям, но на отношении к нам это не сказывается. Его антисемитизм несколько сглаживается внешней привычной вежливостью и образованностью. Наш хозяин умный, приятный в обращении человек - типичный польский буржуа. Он не бунтовщик и не революционер. Пан Чернота против экстремизма и насилия и потому ему претит гитлеровское "решение" еврейского вопроса, хотя и он считает, что евреи - чуждый элемент в Польше.
Улица Лешно была в последние дни гетто разделена надвое стеной: четные номера отошли к гетто, нечетные - остались на арийской стороне.
Все дома на арийской стороне стоят нетронутыми, будто совсем близко от них не бушевала буря, которая унесла все признаки жизни на противоположной стороне улицы. Странно: языки пламени, рвавшиеся с еврейской стороны, не оставили никакого следа здесь. Или стерлись уже черные пятна? Или поджигатели действовали так искусно, что не дали огню оставить след на другой стороне?
Эти две стороны улицы: одна разрушенная, другая - целая - свидетельство разыгравшейся здесь драмы.
В окно нашей комнаты мы видим разрушенные стены, груды кирпича, осколков, а надо всем этим - ясное летнее небо.
В центре этого острова смерти торчат кверху три нетронутых здания: Костел, Павиак, дом на Умшлагплаце, а вокруг идет лихорадочная работа - взрывают подвалы и развалины домов, вывозят кирпичи из руин гетто.
Все четырнадцать месяцев, которые я провел вне гетто, я мысленно не расставался с ним. Но поселившись на улице Лешно, 27, я снова вернулся к уничтоженному гетто, к его развалинам, которые все время перед моими глазами, к этой стене, которую я помню с тех пор и которая местами уже проломлена.
Как это все дорого мне и близко! Вновь раскрываются затянувшиеся раны, но я не хочу бежать отсюда. Не хочу бежать от этих воспоминаний, от этого вида, как это ни больно мне.
27.7.1944
Варшава! Она изменилась в последние дни. В жизни столицы наступил перелом. Люди живут со смешанным чувством страха и надежды, которое предвещает близость конца. Ветер свободы веет уже в воздухе, а по земле бродят опасности, которых с приближением освобождения становится все больше.
Все взволнованы молниеносным приближением Красной Армии к Варшаве.
Мы слушаем ежедневно, а иногда и дважды в день, официальные передачи и подпольное радио, которые сообщают, что взяты: Вильно, Гродно, Белосток, Брест, Поговаривают о боях в окрестностях городов Минск-Мозовецки и Шедлец. Уже раздался слух, что Красная Армия стоит под Радзимином, Воломином, Отвоцком и даже дошла до Праги - предместья Варшавы. И хотя слухи эти часто не соответствуют действительности, но есть надежда, что все это произойдет в ближайшие дни. Официальная пресса на немецком и польском языках уже не скрывает положения, она лишь пишет в утешение о "больших победах" "в тактике отрыва от противника". Читатели от души желают немцам еще много таких "побед"...
Русские бомбят Варшаву. Каждый день с наступлением темноты в воздухе раздается оглушительный вой сирен, лучи прожекторов разливаются по небу, в городе светло, как днем. В небе одна за другой появляются эскадрильи бомбардировщиков, свистят падающие бомбы, город сотрясается от взрывов. Немецкая противовоздушная оборона вступает в действие, в небе идут бои.
Жители бегут в панике в подвалы, но мы с Грайеком остаемся на месте, как и другие скрывающиеся евреи. Даже теперь нам лучше не попадаться на глаза соседям.
Но не только сообщения газет и взрывы бомб свидетельствуют о том, что приближаются большие события. Из окна нашей квартиры видим мы разбитые немецкие подразделения, запрудившие дорогу через Лешно; оборванные, грязные, голодные, больные, забинтованные, на подводах и пешком тянутся немцы колоннами. Я смотрю на них, и мне кажется, что вот этого солдата видел я в прошлом или позапрошлом году марширующего во всем блеске с песней под звуки оркестра - вперед на восток.
Я не забыл немецких захватчиков образца 1939 и следующих лет, совершавших "Дранг нах остен" (прорыв-наступление на восток), одетых, сытых, наглых, наводящих страх. Вот они теперь в своем "Дранг нах вестен".(прорыв-наступление на запад),
Всплывают в памяти рассказы стариков и страницы книг о немецком отступлении в 1918 году. История повторяется. И я когда-нибудь буду рассказывать молодым о своем "1918 годе".
Сколько евреев, мечтавших вот так же, как я, стать свидетелями разгрома немцев, не дожили до этого дня!
Что ни день - то новости! Что ни новость - то радость или отчаяние. Настроение - как в лихорадке: то поднимается, то падает. После пяти лет оккупации трудно поверить в разгром сил оккупантов, поверить, что пролетят считанные дни - и ты будешь сам себе хозяин!
И как поверишь, если и теперь, когда я своими глазами видел внушительную и возбуждающую надежду картину немецкого отступления, люди рассказывают, что тоже своими глазами видели двигавшиеся в восточном направлении немецкие танковые дивизии - оккупанты, видно, не собираются уходить.
С одной стороны, рассказывают о панике, охватившей немцев в Варшаве: административные учреждения сворачивают свою деятельность, бегут из Варшавы подданные "Рейха", прибывшие вместе с оккупационными войсками в новую колонию; уносят ноги "фолькс-дойче", гестаповцев почти не видно.
