И так происходит, пока когда-нибудь не убеждаешься, что все равно самое главное в жизни и есть то самое, чего нам никогда не отобрать у нее, эта какая-то неотъемлемая жизнь - мы, мы сами.

ХХ

Временение

Настоящее время - это некое неотъемлемое время жизни, через которое жизнь и не течет и не стоит, а как бы временеет, складываясь и вычитаясь, умножаясь и делясь из всех возможных времен; это время, через которое жизнь становится настоящей.

XXI

Пропавший ребенок

Бо приснился сон, а может это на самом деле, в парке на горе Тооме пропал ребенок. И его бледная мать носится всюду совсем убитая. И мы все, Бо, Килрак, Тарелка, Бер бегаем по Тооме, его холмам и впадинам, то спускаясь по Вали Краави (кровавой), то поднимаясь к библиотеке и обходя ее вокруг, то проходя под двумя певческими мостами, и нигде не находим потерянного ребенка, пока не теряем из виду и мать.

XXII

Карлик умер

Карлик умер, обнимая красную занавеску, за которой он столько раз прятался, научившись находиться за ней почти неподвижно.

Бедный маленький карлик! никто так и не накормил тебя пловом и не позволил просто поподглядывать за собой. Напротив, у всех ты вызывал отвращение, граничащее с омерзением. Чем, чем же он его заслужил? Где демонстрации солидарности с умирающим? Где же, где вы, кролики, кидающие булыжники в душ? Одна Полковая Лошадь бьет себя палкой в грудь. Один Ядерный Немирдан дрыхнет на лестничном подоконнике, подложив под голову пустую кобуру от маузера. Один Кенгуаркан ест сосиски сырыми прямо из морозилки, бесплодно подпрыгивая на одной ноге. Один лишь Слайк с брошкой из кожи кенгуру в ухе выходит из комнаты покурить в коридор, держа за ногу вниз головой грудного младенца.

Что чувствуешь приэтом, маленький пеленашка? Воскресное чувство праздничности? Грядущий смысл всего происходящего? Возможность продолжить систему? Не знаю, не знаю...

XXIII

Между душем и Плуцером

Беременная Полковая Лошадь моется в душе, а костюмированный Плуцер пасет ее в коридоре. Бо идет в туалет между душем и Плуцером, его тошнит от ее писем ему в армию.

Дорогая Каубамая!

Мне противно читать твои старые письма и нелепый роман.

XXIV

Шмель

Килрак обиделся на Бо за розового поросенка. И Линь Шин говорит Бо, по-птичьи быстро двигая головой: "Бо-о! вы написали прекра-асный роман! Всем он ужасно понравился! Вся кафедра читала!"

Кьюрмих кружится над Бо на вертолете как шмель.

XXV

Дерево

В романе Бо, может быть, нет действия, здесь как бы ничего не происходит, но разве есть действие у дерева, которое растет всем деревом сразу, стволом, корой, корнями, каждым отростком.

Посмотрите сами - и вы увидите севшую птицу, отломанную ветром ветку, лопнувшую почку, падающий лист.

Оп°здыш

Роман получил телеграмму: "Никаких романов тчк Кьюрмих". Пьяненькая Раам-Равец какая-то поддатенькая, как Дашка сумасшедшенькая. Тарелка зевала, жевала, чесалась и хрюкала. Таким как Плуцер всегда неймется ухаживать сразу за разными женщинами. И кого не затрахал Дорцев, тех Плуцер закормил пловом. В фигуре Пловцера и выражении его лица, но особенно в фигуре всегда угадывалось немедленное совершение чего-нибудь во что бы то ни стало, чего-нибудь немедленного. Но чаще всего эта плуцеровская немедленность выливалась в "и немедленно выпил".

Ночью после одного из дней рождений Бо выметает стекла из-под кроватей со свешивающимися с них полублюющими женщинами. Летом на полупустом Пяльсони Килрак играл на гитаре и пел разные песни, а Бо в рубашке с оторванными воротничками сидит рядом с Какой-то женщиной, и ему кажется, что она специально касается волосами его голой руки. Осенью Бо приехал на Пяльсони последним, выздоравливая после троллейбуса, и она сразу пришла в стотретью поздороваться и села с ним рядом. Бер что-то шутит, Бо краснеет, и вдруг ему кажется, что эту длинную узкую синюю юбку она надела специально для него.

Бо жил на Каре и каждый вечер приходит на Пяльсони и поднимается в тристатринадцатую. Зимой Бо с Какой-то женщиной в черных вельветовых стареньких брюках остаются одни в какой-то комнате, и Бо полночи укачивает ее в каком-то кресле. Когда Бо обнимает ее, ее кожа кажется ему как рыбья чешуя. На следующий вечер Бо приходит на Пяльсони с каменным сердцем, и первый человек, кого он увидел, это Какая-то женщина в красивом белом свитере, закрывающем шею по подбородок, неподвижно сидящая на некрасивом белом подоконнике.

Величка ходит по Пяльсони с настолько высоко задранным подбородком, что кадык торчит из его шеи как нос. Бо с Килраком и Какой-то женщиной поехали в Печоры, и вдруг у нее стало какое-то бледное, словно испуганное лицо, и она стала креститься и подавать всем нищим. На площади Искусств Бо сказал ей, что любит Дашку. Она стала быстро курить на мокрой, словно заплаканной скамейке, глядя куда-то вниз и в сторону, на тающий снег. Вокруг них с шумом проезжали машины. Вода бежит из крана в раковину на кухне. Чтобы бросить ее, Бо пришлось отключить телефон.

Силь-Бухра сказала Бо, что она думала, что после нее ты уже не вырулишь. На том берегу реки жили почти одни русские. Летом Бо в спортивных трусах пошел провожать Бера в Психушку, и какие-то женщины посреди улицы стали его пристыжать. А противные эстонцы ходили в трусах даже по библиотеке и свободно клали свои длинные ноги на книжные столы и полки.

На том берегу была Психушка и Ленинградка с Профилаком, и если идти вверх по Ленинградке, какая-то русская забегаловка, где Бо с Солоничем ели суп с мылом, по-видимому, принятые за эстонцев. В библиотечном кохвике с красно-ковровым полом за круглыми вращающимися столами Бо с Бером или Килраком пили кофе, объедаясь сладкими желто-творожными булочками, обсыпанными сахарной пудрой, остающейся на губах, и пахнущими на всю библиотеку.

Пилька сосет шоколадную дольку, отпивая бочкового кофе. В "Руккилилле" Бо работал рабочим по залу, сидя в обеденный перерыв на мешках с сахаром, отпивая из бутылки холодного молока, откусывая от батона с изюмом и отчитывая из бледнозеленого тома собрания сочинений Тургенева.

У женщин в положении свои причуды. Величка пришел с беременной женой на Херне на день рождения Килрака, и жена сразу садится в кресло и говорит, что терпеть не может Лермонтова. Обладарский случайно встретил Бо в центре города, пригласил к себе в гости за реку в семейное общежитие и накормил пельменями.

Дорцев с радостным смехом в голосе говорил "дико". "Дико раздражает", "дико понравилось". У Бо был комплекс неразговорчивости. Бо ездил стопом, садился в машину и молчал всю дорогу. Все говорили Бо, что его и сажают - чтобы поговорить, но он ничего не мог с собой поделать. Только высаживаясь, Бо говорил "до свиданья" и "счастливо вам добраться", которое дико раздражало его самого. Однажды Дорцев сказал Бо, чтобы он был поразговорчивей, потому что к ним в комнату будут заходить разные умные люди, и им может не понравиться, что он живет в одной комнате с таким Бо.

Очень странная комната Тарасика три кровати все остальное какое-то полуполоманное большинство предметов были составными частями или обломками каких-то вещей под кроватями стояли кастрюли с присохшей на дне недоеденной или подгоревшей кашей залитые водой по ночам Плуцер забирался к себе наверх и читал Грегуару вниз Бродского или Хэменгуэя.

Розовощекий Витек вист над танькиной кроватью в тристатринадцатой и дико ухмыляется. На Тийги Пам запрыгивал на кровать с разбега. Слайк принял нас прямо в кровати, так с ребенком и лежал, с нами разговаривал. Голый мужик лежит на кровати, ребенок по нему ползает, неподвижная Дашка и свет какой-то торшерный. Эбонитовый перстень достался ему от шахтеров. Они надевают его на одну руку, когда идут вниз, в забой, а потом, когда делают это, что-то важное, не помню что - то переодевают на другую.

На Пяльсони все может служить кроватью: стол, стул, пол, подоконник, раковина, газовая плита. Дорцеву нравилось лежать на кровати в углу голым и курить, стряхивая пепел под одеяло. Величка спал на верхней кровати с беременной женой. На улице 21 июня Бо купил красную люстру на память о лампочке Дорцева, воротничке Велички, штанах Гну и повязке на руке охранника, ударившего на вокзале в Москве палкой по спине какого-то бомжа.