- Девятнадцать.

- Да? Я думал меньше.

- Все так думают, мне даже как-то раз сигареты отказались продавать.

- Серьезно? Давно?

- Да нет, этой весной. Я так разозлилась, что даже за паспортом сбегала.

Вдоль дороги, по пояс в тумане, стояли удобными ориентирами взметнувшиеся в последние годы особняки.

":знаешь, напротив того, четырехэтажного, с готическими башенками".

По мере приближения петляющей дороги к дому нарастало романтичное оживление, вдохновляемое Ильей. Роме оставалось только бросать поддерживающие реплики, но, несмотря на это, он отчего-то не ощущал себя в роли второго плана, может быть, от искусства Ильи, а может, и от общего усталого добродушия.

- Рома, - вдруг, обратился он к Страдзинскому, кивая головой на свою подружку, - интересная фактура, правда?

Рома, с видом знатока "фактуры", опустил набок голову, сдержанно изображая интерес и удивляясь Илье, перешедшему к таким дешевым приемам.

- Да, в самом деле: - начал он и осекся.

"Черт, как же я не заметил", - на него смотрел лик богородицы равнодушная доброта с повернутыми внутрь глазами. Страдзинский всегда полагал такие лица выдумкой богомазов, традицией, чем угодно, но только не человеческими лицами.

Такое вторжения выдуманного в реальное заставила его задуматься: может быть, вся евангельская история, подразумеваемая как нравственно-филосовски-эстетическая метафора, происходила в самом деле? Если бывают такие лица, то почему бы не случиться и остальному?

Но тут, решив, что хватил, пожалуй, слишком далеко, ушел по касательной:

"А если и не было? что с того?

Главное - могло быть. В самом деле, кто более реален: Раскольников, которого я понимаю больше, чем Илью, или случайный сосед в трамвае?"

От несуществующего соседа его отвлек крепко стоящий на земле Илья.

- Барышни, а что если нам продолжить веселье? Можно зайти ко мне, посидеть: Вы спать не хотите?

Его барышня, Маша или как там ее, скомкав свое библейское лицо, неуверенно, но утвердительно мялась, бросая красноречивые взгляды на Любу.

- Ребята, может, лучше завтра? - вопросительно приподняла подбородок Люба.

- Да уж давно завтра, - Страдзинский указал улыбкой на свою глубокую порядочность и полную безопасность.

- Девчонки будут волноваться: ну и вообще:

Несмотря на неуверенность позиции, дальнейшие уговоры не дали нечего, и спустя пять минут, когда настойчивость грозила обернуться непристойностью назойливости, молодые люди, окунувшись в плохо скрытое разочарование, двинулись провожать их домой.

Прощание было долгим. Илья отводил Машу в сторону, говорил ей слова и целовал, но явно безуспешно. Рома уже понял, что ничем это сегодня не кончится, и хотел только одного - спать. Он стоял, обнявшись с Любой, беседуя полушепотом, когда она вдруг неуверенно спросила:

- А я тебе нравлюсь?

Он ответил так, как только и можно ответить на такой вопрос, ощущая разрушение с когдатошней подружкой аналогии.

IV Отойдя за несколько шагов от калитки, Илья обстоятельно закурил и, шутливо сверкнув злобными глазами, начал:

- Страдзинский! Ты - мудак! Ты сорвал мне:

- Ребята! - прервал его возглас.

Илья, собиравшийся сказать нечто вполне конфиденциальное, от неожиданности присел.

- Вы спать не хотите?

- Не-ет. - Уверенно протянули они хором, предвкушающе оскалясь.

- Погулять не хотите?

- Да-а.

Они гуляли. В небольших русских городках пошловатая идиома "гулять с кем-то"

наполняется конкретным и грозным звучанием.

Страдзинский, окончательно протрезвев, дозрел до верного прогноза и злился теперь бесперспективности, зато пьяненький Илья, питавший явственные и наивные грезы, повышал ему настроение.

Ветер, пронзающий и утренний балтийский ветер, продувавший насквозь ведущую к морю улицу, не впустил их на пляж. В сером свете лениво наползавшего дня волны набегали мутным киселем на коричневый песок.

- Боги, боги, и при луне мне нет покоя! - театрально провозгласил Светкин голос.

Вышагивая сценической походкой и горделиво подняв голову, она близилась к ним, держа под руку зрителя своей, даже превосходящей обычную, артистичности.

- Ужасно тесная штука этот мир.

Света внимательно посмотрела на говорившего, королевским движением приопустив вбок подбородок и вздернув брови; Страдзинский начал кусать губы, сдерживая веселье.

- Познакомьтесь, это Калью, - сказала она тоном светской леди, вынужденно представляющей четвертого мужа опустившимся друзьям детства.

Страдзинский, глубоко вдохнув, протянул руку. Калью, высоченный красавец-шатен лет двадцати опустил глаза и секунду непонимающе рассматривал руку с видом наследника престола, получившего предложение переехать из Букингемского дворца в однокомнатную "хрущовку". После чего, заметно снизойдя, сунул ему вялую ладошку.

Рома слегка разозлился, но развеселился все же больше.

- Вы обратили внимание, какие интересные краски сейчас на море? Так жаль, право, что у меня нет с собой ничего для работы. Не правда ли, обидно упускать подобную красоту? - спросила Света, аристократическим движением коснувшись кончиками пальцев тыльной стороны кисти Страдзинского.

- А мне вот нисколько не жаль, - заговорил Илья патетическим голосом. Когда я вижу подобную красоту, мне хочется только одного! - лишь знакомая и совсем не присущая ему серьезность выдавала его.

Он продолжил с надрывом:

- Только одного, спросить: почему, почему люди не летают как птицы!?

- Ну, это из "Чайки", - пренебрежительно повела плечами, злобно сверкнув взглядом, Света.

- У нас в Ревеле, - заговорил Калью с анекдотным акцентом, - Чехова теперь не ставят.

"Ну, столичная штучка, держись", - подумал Страдзинский, увидев огоньки, забегавшие в глазах Ильи. Тот явно забыл обо всем: о Свете, Роме и даже Маше.

- Боже мой! Не может быть! - все лицо Ильи светилось искренним интересом. - А что же теперь у вас ставят!?

Калью пыжился под градом вопросов. Назвав пару перевранных фамилий, он скис, но услужливый Илья пришел ему на помощь, сыпя именами только что придуманных авторов и названий пьес, он восхвалял каких-то лифляндских режиссеров, причем один из них (это Роман знал точно) был полным тезкой водителя автобуса Юрьевск-Ревель.

Страдзинский попробовал подыграть, но без особого успеха - соперничать было немыслимо, чего стоил один только "великий английский драматург Уильям Макобер", автор пьесы "Рeмбо уходит в небо". Правда, иногда Илья впадал в грубость: все же пьеса Маты Хари "Простак, или как он был баобабом" была перебором.

Но эти доверчивые чухонские глаза, этот важный вид, с каким слушал его Калью, кивая головой и вставляя мудрые замечания, могли спровоцировать и святого.

Чувствовалось, что театроведческие познания у него не залежатся, и множество людей получит наслаждение, выслушав его глубокие соображения о судьбе сегодняшнего театра.

- Удивительная штука кровь, - продолжал Илья, теряя уже всякое чувство реальности, - ну, ты, Калью, знаешь, конечно, что Мата Хари происходит по прямой линии от Чингисхана?

Страдзинский развернулся и, двигаясь как на шарнирах, понес каменное лицо к соснам, стоявшим в ряд между последним забором и пляжем.

- Да, конечно.

- Так вот, оказывается, она по материнской линии потомок Аттилы. Представляешь?

Страдзинский ускорил шаг. Обхватив сосну, он затрясся бесшумным по возможности хохотом. Минуты через три, найдя в себе силы вернуться, Страдзинский увидел Любу - отвернув лицо от Калью, она беззвучно смеялась. Маша улыбалась загадочно и равнодушно.

Утомленный искусством Калью и злая Света искали ухода от темы, и Калью его нашел, причем на редкость удачный. Безо всякой связи с предыдущим он объявил:

- Очень не хочется уезжать обратно в колледж.

- Калью учится в Англии, - ненавидящим голосом сказала Света.