- Ладно, иди, покупай. И нам тоже.
- Ага! - весело отозвалась Тея, побежала к киоску и чинно стала в очередь.
- Ты на каком судне будешь плавать, на пассажире или сухогрузе? - деловито спросил Руслан.
- Я? - Костя об этом никогда не думал. Впереди после школы еще институт. - На сухогрузе. - Иначе ответить он не мог. Тем более что и папа и дед плавали на грузовых судах.
- Правильно!.. Папа не хотел идти на "Адмирале Нахимове"... Ни за что не хотел. Не привык, а может, чувствовал... - Руслан замолчал.
Мимо них гуляющие проходили и парочками, и большими компаниями, громко смеялись, разговаривали. Возле памятника герцогу Ришелье, как обычно, стояла толпа туристов, и экскурсовод, указывая на дворец в конце бульвара, говорила обычные слова, как рождался город, порт, эти прекрасные здания. Толпы стояли здесь всегда - и зимой, и осенью, и летом, и весной. Можно было подумать, что они никуда и не уезжают отсюда.
Тейка принесла мороженое. У Кости было столько всего за эти дни, что он даже не подумал о "респираторных заболеваниях", которыми его всегда пугали.
С брикетиками пломбира они управились довольно быстро и решили начать опрос насчет "Жан Жореса" с первой же скамьи, где сидели несколько старых моряков.
- Начнешь ты, - сказал Костя.
- Почему я?! Мне не надо. Тебе удобнее, - возразил Руслан.
- Почему это мне удобнее, а не тебе? - Костя не представлял себе, как он подойдет и заговорит с совершенно незнакомыми людьми.
- Потому что на кораблях не любят рыжих!? - с серьезным видом сообщил Руслан.
- Во-первых, ты не рыжий, а огненный, во-вторых, это предрассудки, - горячо затараторила Тея. - В-третьих, есть такие рыжие, что приносят счастье, в-четвертых, все эти деды уже давно не плавают.
- Вместе будем говорить, - прервал ее многословие Костя. Но заговорил с моряками все же Руслан:
- Мы хотели у вас спросить, - начал он, обращаясь к седоусому плотному старику в белоснежном кителе, которые носили, вероятно, в далекой древности. - Хотели спросить... - Руслан явно забуксовал.
- Вы нас, конечно, извините за то, что побеспокоили, - пришел ему на выручку Костя. - Но нам надо узнать, есть ли... знаете ли вы кого-либо из плававших на "Жан Жоресе"?
- Во время войны, - уточнил Руслан.
Старик приподнял седые брови. Глаза у него были веселыми, живыми, и выражение улыбчивого лица не вязалось с древним кителем, аккуратно заштопанным на обшлагах и у ворота.
Косте вспомнился рассказ отца о старике, который стирает и сам приводит в порядок свою одежду. Разве так не бывает: пока моряк плавает, - встречают на причале его и дети, и внуки. Все радостно настроены, все ждут подарков. А состарится, кончатся рейсы и где они, любящие дети и внуки. Вот такая моряцкая старость, сказал папа. Может, этот дед один из таких позабытых, списанных временем и многочисленной родней.
Только не похоже, чтобы он сетовал, жаловался на судьбу, скорее всего принял свое новое положение спокойно, может, даже не без юмора.
- Значит, "Жан Жорес", - произнес он и повернулся к своим соседям.
Те тоже покачали головами. Но седоусый обернулся к худому жилистому моряку, на котором, как на вешалке, висела щегольская с погончиками адидасовская курточка.
- Ты, Петя, во время войны ходил в Новороссийск, а "Жан Жорес" эвакуировал туда оборудование.
- Все правильно, Виталик, ходил на "Рот Фронте", - подтвердил Петя, который был если не старше, то, вероятно, одних лет с седоусым Виталиком. - И потопили нас там. И "Жореса" торпедировали под Новороссийском. Но меня уже в сочинский госпиталь уволокли... так что ничего не припомню. Нет, не припомню.
Задумчиво смотревший вдаль моряк в большущей, надвинутой на глаза фуражке с "крабом", с обветренным, в глубоких морщинах лицом, усмехнулся:
- Помнишь - не помнишь, любишь - не любишь. Кто, где тонул. Вас салажата не об этом спрашивают. - Он достал платок, снял фуражку, вытер внутри ободок, снова водрузил ее на голову и веско произнес: - Кравчук ходил на "Жан Жоресе" - Василь Васильевич Кравчук. Штурманом был.
- Кравчук Василь Васильевич, - повторил Руслан, чтобы лучше запомнить. - А где, где он живет?
- Вы, Степан Прокофьевич, не помните? - осведомился седоусый Виталик у обладателя внушительной фуражки.
- Пока что склерозом не страдаю, - чуть скривил губы Степан Прокофьевич. - Когда-то на новоселье у него гулял. - И старик назвал адрес.
Долговязый Петя вдруг очень оживился, повел плечами под своей просторной модерновой курточкой и, крутнувшись длинным узким телом к ребятам, с улыбкой проговорил:
- Кравчук обычно на второй скамье у памятника Пушкину сидит. И легко поднявшись, добавил: - Так уж и быть, отведу вас к нему. Если он, конечно, сегодня пришел.
Вчетвером идти по аллее было невозможно. Старый моряк с Теей шли впереди, мальчики чуточку поотстав.
- Странно, - негромко проговорил Костя. - Такие древние деды и друг другу: Петя, Виталик... - Он улыбнулся. Мамины сослуживцев даже очень молодые называли друг друга по имени и отчеству, прибавляя иногда еще "многоуважаемый".
- Ничего странного в этом нет. Они молодыми были, когда начали морскую жизнь. А Степан Прокофьевич, вероятно, был капитаном. Они к нему и обращаются, как прежде. Вот капитану "Виталик" не скажешь, хоть прежде, чем подняться на капитанский мостик, его тоже звали Степа. Капитан есть капитан. Наверное, глядят уже с берега в море и кажется им, что они еще плавают, что им предстоят дальние рейсы... И когда-нибудь приходит тот дальний рейс из которого... еще никто не возвращался.
- И мы с тобой когда-нибудь будем сидеть здесь на скамейке и называть друг друга на потеху мальчишкам: Костик и Руслан...
Костя замолчал, представляя себе, какими когда-то были эти деды, сидящие на скамейках. И ведь приходят сюда без жен, без внуков, как когда-то, перед выходом в море.
- Знаешь, Руслан, - продолжал он. - Мне иногда просто удивительно тебя слушать. Мы почти одних лет, а ты мне все объясняешь, как малому.
Руслан только плечом пожал.
Между тем старый моряк и Тейка дошли до крайней скамейки у памятника Пушкину и повернули по другой аллее назад. Руслан перевел взгляд на друга и улыбнулся чуточку печально: