- Слушаю.
- Я приехал.
- Да, я слушаю.
- Я говорю, что приехал.
- Кто это говорит?
- Это Герберт, - уставшим и почти равнодушным голосом произнес он.
Наконец она пришла в себя и стала что-то соображать.
- Откуда ты звонишь, когда ты вернулся?
Эти два вопроса последовали один за другим, и он понял, что она проснулась.
- Я вернулся.
- Приезжай ко мне.
- Прямо сейчас? - спросил он.
- Да, прямо сейчас.
Он шел по темным улицам города в гости к девушке, о которой в Швейцарии почти забыл. Безлюдный настороженный город окутал его тяжелым предощущением катастрофы. Чем ближе он подходил к дому Бербель, тем сильнее становилось чувство страха. Парадное оказалось незапертым, а сам подъезд был хорошо освещен, и Герберт увидел, как на верхней лестнице между двумя бронзовыми женщинами с матовыми электрическими шарами в руках ползает неуклюжее существо, похожее на обезьянку. Один чулок у женщины-обезьянки был спущен до самой щиколотки, на вид ей было лет двадцать пять, она ловила толстого кота, который благополучно переходил с одного края лестницы на другой.
- Вы к кому? - спросила консьержка и выпрямилась.
- Я к Бербель, она ждет, она очень просила меня приехать, - ответил Герберт, как бы оправдывая свой поздний приход. - Есть вопрос, который она не может решить сама.
- Что же за вопрос? - Консьержка не желала прекращать разговора и как ребенок была готова разрушать все условности общения.
Отделавшись от нее, Герберт поднялся на лифте. Дверь в квартиру Бербель была приоткрыта, а сама она смотрела сквозь щелку.
- Входи, я чувствовала, что ты где-то близко, уже десять минут я волнуюсь.
Проходя через прихожую, Герберт ощутил знакомый запах духов, духов женщины Айрис, которая в Швейцарии принадлежала американцам. На Бербель было длинное платье с зеленым бантом, ее роскошные золотые волосы были собраны на затылке в пучок. Однако лицо ее выглядело уставшим - это было будничное лицо, такие лица Герберт часто встречал и на улице, и в метро. Пропала строгая красивость, которая одновременно и восхищала, и отпугивала его.
- Знаешь, я совсем помешалась на тебе. Пока ты был в Швейцарии, я очень плохо спала. Ты снился мне.
- Ты тоже мне снилась, это правда.
- И как же я тебе снилась? В каком образе?
Мгновение он размышлял, потом сказал:
- Ну, ты была медсестрой, и тебе не очень повезло. А ты все время здесь, в Берлине?
- Вообще-то я собиралась к тете в Кёльн, но она почему-то не звонит. Я часто бываю на вечерах и даже в опере, однако это все-таки утомляет. Мне сестра рассказывала, что до того, как она вышла замуж, в Берлине было веселей.
- Ну вот, я приехал, теперь тебе будет весело.
- Вчера вечером отменили концерт Малера, говорят, он враждебен духу германской нации.
- Как это, Бербель, как музыка может быть враждебна духу человека?
- Я не говорила о человеке, я говорила о нации.
- А разве нация и человек не одно и то же?
- Видимо, нет, Герберт, нация заключена в канонах и представлениях, а человек в коротком отрезке времени, в которое он попадает по воле природы. - Бербель слегка ухмыльнулась.
- Ты очень умная девушка, возможно, вскоре ты станешь не менее умной женщиной.
Даже при свете бра было видно, что она смутилась и опустила глаза, отчего стала похожа на кающуюся грешницу, нарисованную под куполом собора.
- Знаешь, что у меня есть?
- Что?
- У меня есть голландский ликер. - Она пошла на кухню и зажгла свет. На столе стояла бутылка зеленого цвета. Бербель отодвинула штору и открыла балконную дверь. - Пойдем на воздух, - предложила она.
Герберт кивнул. Они вышли на балкон. Он держал в руках зеленую бутылку, она - два фарфоровых стаканчика.
- Садись, Герберт. - В голосе Бербель появились материнские нотки. Она принесла штопор, и Герберт неумело ввинтил его в самый край. Назад штопор вылез, не вытащив пробки.
- Дай-ка я, - попросила Бербель. Она поставила бутылку между ног и аккуратно погрузила штопор в самый центр. При этом лицо ее выражало крайнюю степень сосредоточенности.
Герберт сидел в качалке и разглядывал небо. По небу плавали звезды - названия их он не знал, но чувствовал, что они неспроста расположены так далеко. Видимо, в большом отдалении от земли была скрыта мудрая истина, позволяющая звездам сохраняться. Бербель разлила ликер по стаканчикам.
- Надеюсь, этот вечер будет нам приятен, - сказала она.
- Уже ночь, Бербель, - поправил он.
- Да это не имеет значения, Герберт. Вечер - это любое время ночи, если мы не спим.
Значит, эта ночь будет лишена собственного имени, а вечер превратится в рассвет. Видимо, все и будет так, если только мы не заснем, подумал он.
- Ты хочешь спать? - спросила девушка.
- А я и сплю - что это, если не сон наяву? Вот ты, например, зеленый ликер, звезды над головой.
- Ты фантазер.
- А ты, разве ты не фантазерка, разве осколок мечты так уж и плох?
- Осколок нельзя сохранить, Герберт, но порезать им душу так же легко, как руку кусочком стекла, хотя боль иногда бывает приятной, она даже лечит.
- От чего, например?
- Ну, например, от страха - когда очень-очень больно, страх перестает действовать, он уже не объясняет и не убеждает, а только бесполезно и тупо волнует. Мне вот боль не нужна - я вполне здорова.
- Ну хорошо, а когда ты смотришь на звезды, разве ты не ощущаешь бездну?
- Ну почему же, мне нравится их цвет, нравится темнота неба, его загадочность.
- Вот наконец ты нашла слово.
- Загадочность. Ты чувствуешь, как под воздействием этого слова расширяется спектр твоего впечатления. Прости, Герберт, я прерву тебя. - Она рассмеялась. - Три дня назад я танцевала с одним юношей. Он очень сильно отличался от тебя.
- Чем же?
- Да он легче, проще - ты все усложняешь. Так, как думаешь ты, не думают сейчас.
- Ты тоже думаешь не так, как сейчас.
- Да, я знаю, но это плохо. У каждого времени должны быть свои проводники.
- Не знаю, как у каждого, но у этого времени проводников быть не должно.
- Давай выпьем за звезды, - предложила она.
- Давай. Или за тысячелетний Рейх.
- Тише ты, кругом уши.
- А почему я не могу выпить за Рейх?
- Почему не можешь? Пей, если хочешь.