Такого не могло быть.
Не заходя в институт, он повернул обратно и снова пересчитал шаги. Их было ровно т р и с т а в о с е м ь д е с я т. Ни больше, ни меньше...
В этот день Иванов-Бермудянский работать не смог. Все валилось у него из рук. Он раньше обычного ушел домой (по дороге снова пересчитав шаги и убедившись, что не ошибся), лег на диван и глубоко задумался.
Над необъяснимой загадкой академик проломал голову весь остаток дня и всю ночь, но так и не нашел сколь-нибудь вразумительного ответа. Наутро он вскочил ни свет ни заря, торопливо дошел до злополучного места и в рассветной тишине трижды прошагал туда и обратно вдоль проклятой помойки.
Теперь он насчитал... ТРИСТА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТЬ ШАГОВ.
Мозг академика решительно отказывался это понимать.
Иванов-Бермудянский заперся в своем кабинете, сел за стол, обхватил голову руками и просидел так четыре часа. Он бессвязно бормотал, сжимал виски ладонями и изо всех сил пытался хоть что-то придумать. Потом вдруг вскочил, воздел руки к потолку и запрыгал по кабинету. Со стороны могло показаться, что академик свихнулся.
Но он не свихнулся. Нет. Он п о н я л. Он понял все!
Здесь, в занюханном Лукичевске, в маленьком городке, где скрылся он от происков столичных недругов, где надеялся в тиши и покое искать разгадку таинственной бермудской дыры, здесь обнаружил он самую настоящую ПРОСТРАНСТВЕННУЮ АНОМАЛИЮ.
Здесь, на этой помойке!
Он не мог поверить в свою удачу. Но факт оставался фактом.
"Она существует! - кричал Иванов-Бермудянский, прыгая по кабинету. Какие Бермуды?! Какие Бермуды?! Вот она! Здесь!"
Весь день провел он взаперти, лихорадочно выводя на бумаге цепочки бесчисленных формул.
Вечером академик вышел из института и, настороженно озираясь по сторонам, ещё раз измерил шагами помойку.
"Триста шестьдесят пять, - пробормотал он про себя. - Так и запишем!"
С этого дня он регулярно проделывал свой тайный эксперимент.
Аномалия вела себя странно. Она то уменьшалась за день на несколько метров, то застывала на одной отметке, то возвращалась к своим первоначальным размерам и пребывала в таком состоянии по два-три месяца.
"Занятно... занятно... - бормотал академик, вышагивая по узкой разбитой дорожке. - Очень занятно!"
Он ещё многого не мог объяснить себе, но главное не подлежало сомнению: ОНА существует!
- Она существует! - торжественно произнес академик Иванов-Бермудянский и с нескрываемой гордостью глянул на едва различимый в темноте силуэт своего юного друга.
Кухтик понял, что имеет дело с законченным психом.
Еще несколько минут простояли они молча на краю помойки и наконец двинулись дальше.
- Ну? - спросил счастливый охотник за аномалиями, дойдя с Кухтиком до подъезда дома. - Понимаете ли вы, юноша, к какой великой тайне приобщились сегодня?
- Я да... Я конечно... К тайне... - пролепетал Кухтик, думая только об одном - как бы скорее унести ноги.
- Знаете что, - сказал академик. - Почему бы вам не зайти ко мне завтра? Вы, юноша, не скрою, крайне симпатичны мне, и я бы хотел продолжить нашу беседу. Только ради Бога - без церемоний.
- Завтра... завтра? - У Кухтика похолодела спина.
- Именно завтра, мой юный друг. Да и вообще - отбросьте вы эту субординацию. Молодежь - вот наша надежда! Дорога к знаниям терниста, мой друг. Но я с радостью помог бы вам ступить на нее.
Кухтик замычал что-то невнятное и вдруг, вспомнив о спасительной лазейке, выпалил:
- Так завтра же на картошку всем!
- Ах да. Да... Я и забыл, - с досадой в голосе произнес академик - На картошку... Жаль. Очень жаль... На картошку... Ну, тогда - послезавтра. Или в любой день. Милости прошу. Только - без церемоний.
Иванов-Бермудянский сжал в темноте потную Кухтикину ладонь и величаво откланялся.
- А теперь позвольте оставить вас, мой друг. Пора, знаете ли, домой. Очень рад был встрече. Очень рад.
Еще раз пожав Кухтику руку, академик зашагал прочь и растворился во тьме. Кухтик остался один.
"Псих, - произнес он про себя. - Правду Колька сказал. Псих".
Он посмотрел на мрачные очертания свалки-помойки и пожал плечами: "На что она ему сдалась? Помойка как помойка".
Кухтик ошибся.
IV
Ошибаются все. Каждый ошибается хотя бы раз в жизни.
Ошибся Автор Великой Идеи, решив, что отнятие может кончиться поделением.
Ошибся Великий Вождь, увлекшись всеобщим истреблением и не уследив за Смелым Соратником.
Ошибся Смелый Соратник, не учтя, что можно поскользнуться на берегу пруда.
Ошибся даже Новый Предводитель. Хотя этот, казалось бы, не мог ошибиться, поскольку вообще ничего не делал.
И тем не менее Предводитель ошибся. Он понадеялся, что денег от продажи нефти хватит и на строительство ракет, и на то, чтобы более или менее сносно кормить изголодавшихся жителей. На ракеты, разумеется, денег хватало. Но вот на еду оставалось мало. Поэтому волей-неволей приходилось и в собственной стране выращивать кое-какие пригодные для пищи растения. Однако жителям, приученным за долгие годы заниматься только постоянной борьбой друг с другом, трудно было научиться чему-то другому. Те же, кто умел делать что-то другое, были в свое время почти поголовно истреблены.
Выращивать полезные растения в достаточном количестве никак не удавалось. Кроме того, выращенное надо ещё умудриться собрать и сохранить. А это было уже совсем непосильной задачей. Приходилось отрывать от работы всех трудоспособных, даже тех, кто добывал нефть, или - что самое ужасное тех, кто делал ракеты. Всех их отправляли на поля собирать урожай.
Собственно, так делалось всегда, задолго до прихода к власти Нового Предводителя. Он просто вынужден был продолжить традицию, ибо придумать ничего другого все равно не мог.
В районе, где находился город Лукичевск, из всех пригодных для пищи растений выращивали в основном растение под названием Solanium Tuberosum. В Кухтикиной стране оно называлось "картошка".
Каждый год - весной, летом и осенью - все сотрудники Института Пространственных Аномалий, а также другие жители Лукичевска - все, кто работал на швейной фабрике, все, кто трудился на фанерном комбинате, и все, кто делал приборы для ракет на кастрюльном заводе, - все должны были регулярно выезжать на поля, чтобы сажать, пропалывать или убирать картошку.
Конечно, в этой работе участвовали не только они, но и те, кто жил в окружавших Лукичевск деревнях и непосредственно занимался выращиванием Solanium Tuberosum. Но их было совсем немного, так как часть истребили в прежние времена, а часть перебралась в Лукичевск и другие города в поисках лучшей доли. Жить в деревнях было тяжело и скучно, питались их жители в основном вредной жидкостью, сгубившей когда-то купца Лукича, а потому, как правило, пребывали в состоянии, малопригодном для работы.
В то утро, которое наступило после ужасной для Кухтика ночи, проведенной в обществе Иванова-Бермудянского, он проснулся с головной болью. Всю ночь его преследовали кошмары. Во сне являлся ему чокнутый академик, хватал Кухтика за руку и тащил в страшную пространственную аномалию, похожую на огромную черную дыру. Кухтик вырывался, стонал и натягивал на голову одеяло.
С трудом встав с постели, он наспех умылся, сжевал два засохших бутерброда, которые не успел съесть вчера на работе, надел старые рваные штаны, заплатанную куртку и отправился в институт.
Больше всего он боялся встретить у входа своего вчерашнего собеседника. Но того, слава Богу, там не оказалось. На широких ступенях, ведущих к дверям института, стояли человек двадцать сотрудников, одетых подобно Кухтику. Издали их можно было принять за толпу бродяг. Большинство собравшихся были ему незнакомы. "На картошку" сотрудники ездили поочередно, а потому состав постоянно менялся. Лишь Кухтик и лаборант Беня вынуждены были делать это почти каждую неделю. Кухтик - потому что числился ещё учеником и ему приходилось чаще других отбывать трудовую повинность. А Беня - потому что ему вечно не везло в жизни, как сам он объяснил Кухтику.
