– Никому потачки не дам! Как князю платили в прошлые годы, так и ныне отдадите! Хоть из земли выкопайте, а чтобы оброк был вовремя внесен! – грозно объявил боярин.

Смерды,[6] тайно злобясь, слушали эти жестокие слова. А Угар, сильный, высокий мужик, сжимавший в жилистой руке дубину, которой еще недавно уложил трех печенегов, гневно шептал:

– Хватить бы тебя дубьем, чтобы перестал лаять на мир!..

Поселяне разошлись по дворам. Жизнь, неумолимая жизнь, предъявляла свои требования. Сейчас – горе, впереди – заботы… Надо прокормиться самим, да и князю внести оброк.

Зорю с другими подростками отправили в поле – собирать стадо, которое печенеги оставили в спешке. И тут оказалось, что разбойники перекололи почти всех волов.

Люди поспешили снять с убитого скота шкуры и заготовить впрок мясо: деревню ждали трудные времена.

Безутешная Светлана отдалась заботам об отце. Она пробралась в дом, сорвала с оконца бычий пузырь и, стоя посреди хаты, махала рушником, выгоняя дым в окно и в дверь. Натаскала соломы на постель, и люди перенесли в избу бесчувственного Стоюна. Раненый хрипло и прерывисто дышал, на губах вскипала кровавая пена.

Когда с него сняли рубаху, на правой стороне груди увидели конец обломившейся стрелы.

Старик знахарь Агей, выбравшийся из подпола своей избенки, осторожно извлек стрелу из груди Стоюна. Он залепил рану хлебным мякишем, смешав его с паутиной.

Затем туго затянул грудь раненого полотенцем и повернулся к заплаканной Светлане…

– Не горюй, дочка, у тебя еще не все пропало. Матушку твою увели, зато батько будет жив.

Обрадованная девушка бросилась на шею старику. А тот, оглянувшись вокруг, нет ли поблизости доносчика, прошептал:

– Перуну молись, касатка! Нашему Перуну и Дажбогу:[7] они вернут твоему отцу силу, мать в неволе сохранят. А христианский бог – он нам чужой, он грекам благоволит, а до русичей ему дела нет.

Светлана тоже шепотом пообещала:

– Я стану нашим богам молиться, деду, и за матушку, и за батю!

– Вот и ладно, ласточка! – обрадовался Агей. – А ты домовому хлеб под печь кладешь? – поинтересовался он.

– Зачем, деду?

– Ну как же! Это он избу и ее хозяев хранит. Вот и вашу хату от огня сберег.

– Буду класть, деду!

– А я тебе мазь принесу, добрую мазь из семи целебных трав: хорошо раны залечивает и огневицу[8] выгоняет.

Светлана горячо благодарила доброго старика.

Стоюн пришел в сознание только на третий день. Первое время ему не говорили, что Ольга уведена в плен. Но скрывать от рыбака горестное известие с каждым днем становилось труднее. Когда больному обо всем рассказали, он несколько дней находился на краю гибели. Только ласки и заботы детей, неотступно находившихся у его постели, спасли Стоюна.

Раненого утешал мудрый знахарь Агей, ежедневно его навещавший.

– Крепись, человече! – говорил Агей, ласково глядя на Стоюна выцветшими голубыми глазами. – Тебе детей поставить на ноги надобно. Мыслишь ли ты о том? Да и жену, может, еще увидишь, хотя и в плену она. Разве тебе неведомо, что полоняников выкупают?

– Мне это ведомо. Да чтобы выкупить, потребно знать, где Ольга. И без казны дело не сладить.

– Казну накопишь, а полоняники, бывает, и объявляются.

Как ни слаба была эта надежда, она благотворно подействовала на больного. Он решил: «Не поддамся, тебе, смерть, ни с чем уйдешь, старая!»

Стоюн начал поправляться. Он сам напоминал Светлане, чтобы девушка ставила под печь домовому хлеб и плошку с молоком – благо корова уцелела во время набега.

Хлеб оставался, молоко исчезало. Семья и этим была довольна:

– Любит наш батюшка молочко!

И все-таки выздоровление больного шло очень медленно, и немало выпил он топленого медвежьего жира, очищающего дыхание. Этим жиром Стоюна по-соседски снабжал охотник Горислав.

Намного быстрее вылечился бы от раны богатырь-рыбак, если бы на душе у него было спокойно. Но покоя не было. Каждую ночь он видел во сне, как печенеги уводят Ольгу в плен. Стоюн метался на постели, дико кричал:

– Бей их! Бей проклятых нехристей!..

Светлана просыпалась, будила отца, и тот долго не мог прийти в себя.

Над полями и лесами шел во всей своей величественной красе серпень,[9] когда Стоюн в первый раз после печенежского набега, сопровождаемый Зорей, сел в челн с веслом в руках. Все-таки жизнь взяла свое, и рыбаку отрадно было чувствовать новую силу в мышцах, отвыкших от работы, и видеть, как послушный челн режет волны быстрого Черторыя.

Во время долгой болезни Стоюна село отстроилось. Кто был позажиточнее, у кого в тайнике стояли сундуки, а в сундуках хранились куньи и лисьи меха, те отправлялись в Угорское[10] и там на пристани покупали избу. Изба качалась на воде в виде плота с перемеченными бревнами, с досками для потолка, с дверными и оконными косяками. Эти плоты пригоняли умельцы из богатых лесами верховий Днепра.

Покупку сплавляли в Черторый. И там мастер-домостроитель в два-три дня собирал жилье и вместе с хозяевами праздновал скромное новоселье.

А у кого в кошеле не водились гривны и ногаты,[11] те поступали по-другому. В те времена смердам под тяжелым княжеским гнетом жилось трудно, и они держались большой дружной семьей… делили друг с другом и горе и радость, издавна привыкли помогать тем, на кого сваливалась беда. Ставивший избу собирал помочь. Помочане рубили на островах колья и прутья, колья вбивались в землю, оплетались прутьями, плетень обмазывался снаружи и изнутри глиной, жаркое южное солнце высушивало хату, и жить в ней было ничуть не хуже, чем в рубленой избе.

Соседи помогли Стоюну – соорудили новую соломенную кровлю. Светлана с подругами обмазали и побелили хату, и она стояла нарядная, сверкая свежей соломой на крыше. Добра печенеги успели утащить немного, и все было бы хорошо, но Стоюна и его детей не покидала одна неотвязная мысль: «Нет нашей родимой… Горюет она в чужой, дальней стороне…»

Уже несколько дней шайка Арслана уходила на юго-восток. Первое время, пока не осталась позади цепь русских застав, разбойники спешили, боясь преследования.

– Торопиться надо, а то догонит рус, – переговаривались печенеги, подгоняя лошадей.

Они были грозой мирных жителей, а с княжескими ратниками сражаться не решались.

Потом кочевники успокоились, и движение отряда замедлилось. Кони бежали неспешной рысью, топча некошеные травы. Над караваном высоко в небе парили орлы, а по следу шли волчьи стаи: хищники чуяли, что им будет хорошая пожива. Печенеги бросали в степи трупы невольников, не перенесших тягот пути.

Без конца, без края расстилалась вокруг ковыльная степь, и по ней от ветра катились волны, словно в море. Часто встречались насыпанные бог весть кем курганы – могилы давно забытых вождей. Разбросанные по равнине, равнодушными глазами смотрели на людей каменные бабы…

Ночью над степью расстилалось темное южное небо с мириадами ярких звезд. Отряд останавливался на ночлег.

– Кончай ехать, начинай отдыхать! – распоряжался Арслан. – Дать русам по куску конины да бурдюк воды. Пускай пьют-едят. Мы добрые, ха-ха-ха!

– Куда побегут? – рассуждали печенеги. – Кругом степь, в степи волк, над степью орел. От нас не уйдешь!

И несколько десятков мужчин, женщин и подростков сбивались у костра, горестно разговаривали о своей беде.

Через несколько дней случилось большое несчастье. Вечером один из кочевников обратился к Арслану:

– Мясо кончилось, господин. Что прикажешь делать? Охоту начинать?

В поймах встречавшихся по пути речек, заросших камышом и кустарником, было полно болотной птицы, кабанов, лосей. Но Арслан лениво сказал: