По званию члена Бюро Совета крестьянских депутатов я участвовал во всех этих учреждениях - в первых двух молчаливо, только голосуя во фракции и на общем собрании, в третьем более активно. Все три учреждения были созваны с самыми благими намерениями, и все они оказались никчемными, если не вредными. Государственное Совещание в Москве, 13-15 августа, было задумано как всероссийская демонстрация "единения государственной власти со всеми организованными силами страны". Постановка была отличная. В Большом театре собралось до полутора тысячи представителей "цензовой" и "нецензовой" России: депутаты четырех Государственных Дум, советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, земские и городские гласные, промышленники, духовенство, кооператоры, профессиональные союзы, казаки и т. д. Большевистская партия бойкотировала "эту контрреволюционную махинацию "спасателей"... барышей помещиков и капиталистов". Но отдельные большевики были налицо.

Предполагалось, что только члены правительства произнесут речи - дадут стране отчет о катастрофическом положении на фронте и в тылу. Никаких решений не примут, никаких голосований, поэтому, не понадобится. Случилось иное. Говорили не только члены правительства. Керенский был на редкость неудачен экстатически взволнованный, он не к месту перефразировал Бисмарка и говорил о "железе и крови". Из речи министра внутренних дел Авксентьева фактический материал экспроприировал Керенский, и речь Авксентьева оказалась бессодержательной. Не спасли положения и речи других министров. А когда заговорили представители разных партий, организаций и групп: генералы Корнилов и Каледин, Брешковская и Плеханов, Шульгин и Чхеидзе, Милюков и Кропоткин, Рязанов и Церетели и т. д., и т. д. - наглядно было продемонстрировано всероссийское разъединение и образование двух секторов в антибольшевистском лагере. Обозревая прошлое из 10-летнего эмигрантского далека, историк Милюков назвал Государственное Совещание "нелепым". Это, конечно, оценка политика. Исторически же Государственному Совещанию можно поставить в вину то, что и в часы вплотную надвинувшейся грозы у обоих секторов не нашлось общего языка и, вместо согласования своих слабых сил, они сосредоточили свою энергию на взаимном обличении.

По пути в Петроград я остановился в Твери, - чтобы показаться своим будущим избирателям. Я был намечен кандидатом в Учредительное Собрание еще от Ярославского округа. Но туда съездить у меня уже не было никакой возможности, и я ограничился опубликованием в местной печати "Письма к избирателям". В Твери происходил губернский крестьянский съезд, многолюдный и очень хорошо организованный. Предполагалось политическое единоборство с соперником-большевиком Сокольниковым, тоже москвичом. Но он почему-то не явился, и собрание прошло вполне спокойно. Мне задавали множество вопросов после доклада и проводили почти восторженно, - хотя никто не расцеловал, как в пятом году в Алупке. Товарищи заверили меня, что эс-эры проведут по меньшей мере трех своих кандидатов, и, так как я стою на втором месте в списке, мое избрание обеспечено.

В Петрограде я окунулся в обычные свои занятия. Вскоре они были прерваны исключительным событием.

Утром 28-го августа я возвращался в Петроград из Павловска, где мы с женой провели воскресный день у кузенов. В вагоне я стал было писать статью для "Дела народа", когда взгляд упал на аншлаг газеты у соседа. Там сообщалось, что ген. Корнилов смещен Временным Правительством с поста Верховного Главнокомандующего и объявлен изменником родины... Нелады между правительством, возглавленным Керенским, и главнокомандующим давно уже не были ни для кого секретом, но трагический поворот событий застал население врасплох. И для меня был полной неожиданностью отказ Корнилова подчиниться приказу правительства и его поход на революционный Петроград. С вокзала я направился в редакцию "Дела народа". Там господствовало состояние растерянности и тревоги. Корнилов, идущий на Петроград, был, конечно, ближайшим, непосредственным и, как казалось, грозным и неумолимым врагом Временного Правительства, Советов и всех нас, с ними связанных так или иначе.

Внимание к врагу на другом фланге, естественно, притупилось. Не надо быть военным, чтобы понимать, что борьба на два фронта в гражданской войне не менее рискованна, чем во внешней. Заключено было неоформленное перемирие с большевиками для совместного отражения общего врага. Вскоре выяснилось, что угроза со стороны Корнилова является мнимой, во всяком случае преувеличенной: "движение" само собой распалось - разложилось на первоначальные его элементы. Однако, за те считанные часы, что это выяснилось, произошел огромный и непоправимый сдвиг - психологический и политический. Произошла перестановка целей: главный враг, большевики, выдвинулись на положение защитников демократии, а противники Февраля справа заняли положение явных его врагов. Козырь, который Корнилов дал в руки Ленину, тот уже не выпустил из рук. И Советы, которых еще в июле Ленин называл "органами соглашения с буржуазией", "похожими на баранов", выступление ген. Корнилова отбросило резко влево.

Меньшевистско-эсэровское большинство в петроградском Совете, руководимое Церетели и Гоц-Либер-Даном 31-го августа потерпело первое поражение. Руководство перешло к большевикам и окончательно восторжествовало, когда освобожденный 4-го сентября из заключения Троцкий был выбран председателем.

Нельзя, конечно, ни утверждать, ни отрицать с полной достоверностью, что в случае удачи Корнилов спас бы или не спас России от большевизма. Зато совершенно неопровержим тот факт, что неудачное выступление ген. Корнилова вызвало бешеный прилив энергии и решимости у Ленина и его ближайшего окружения и меньше, чем в два месяца привело их к победе.

Если бы генерал не поддался наущению своих ближайших политических советников, авантюристов Завойко, Аладьина, Филоненко или хотя бы отсрочил свое "выступление", Октябрь не был бы произведен в октябре 17-го года и, возможно, его не было бы вовсе. Ибо в эти самые месяцы шло невидимое для посторонних состязание на скорость истощения воюющих стран. И капитуляция России со дня на день могла быть предвосхищена капитуляцией союзных с Германией стран - Болгарии и Австрии, уже заговаривавших секретно о мире.

С корниловского восстания началась агония Февраля. Корнилов, конечно, меньше всего желал сыграть в руку Октябрю. Но фактически он это сделал, намереваясь ударить по Февралю, которому он сам же раньше честно служил и который, по его убеждению, сорвался и выродился. Это была роковая ошибка, за которую Россия расплачивается по сей день. В этой ошибке, повинны и руководители Февраля: переоценив угрозу со стороны Корнилова, они недооценили угрозы со стороны Ленина.

7

После выступления ген. Корнилова уже не могло быть речи об единении власти со "всеми организованными силами страны". Участие в деле Корнилова или даже сочувствие ему, связанное с осуждением тактики Временного Правительства, откидывало в сторону "цензовые элементы", - по крайней мере на время. Вместе с тем потребность опереться на организованное общественное мнение не только не исчезло, а усилилось. Требовал своего разрешения и очередной правительственный кризис, вызванный выходом из правительства министров-кадетов. Так возникла мысль о созыве Демократического совещания - без "цензовых элементов".

Оно собралось в Александрийском театре в Петрограде и заседало целую неделю, от 14 по 22 сентября. Опять собралось множество народу - до 1.600 делегатов от левых партий и организаций, представленных на Государственном Совещании в Москве. Опять были произнесены длиннейшие речи теми же и новыми ораторами. Слова лились неудержимым потоком, но за ними не просвечивала воля к действиям. Большевики в этом совещании приняли участие, и схватка Церетели с Троцким была самым ярким моментом в затянувшемся словопрении. Церетели, как всегда, был красноречив и благороден. Поймав Троцкого на передержке, Церетели бросил ставшую исторической сентенцию: "Когда имеешь дело с большевиками, надо запастись нотариусом и двумя писцами". Но из ораторской схватки демократического Пересвета с большевистским Челибеем победителем вышел всё же последний. И не только потому, что тот не стеснялся в посулах и большевистская клика неистово поддерживала своего лидера. Но и потому, что Троцкий мастерски владел словом, а в данном случае был и в ударе.