- Шмуль, - позвал Плешивый. - Не сиди.
Потом, наклонившись к самому уху старика:
- Не сиди, Шмуэль. Как-то же надо выплывать из помоев.
Старик покорно пошел к выходу. Бухтел, горюя за оставленное добро.
Плешивый предупредил:
- Обернешься, убью!
Водители шли к трейлеру напрямик, след в след. Черт впереди, Плешивый сзади. Пластиковый сидор на руке Плешивого, забытый и никчемный, плавился на солнце. Черт загребал ботинками песок, и Плешивый видел, как быстро буреет на солнце рубаха Шмуэля. От пота. Они шли, не отбрасывая теней. Солнце Синая в полдень сжигает тень.
ПАРИ
На Песах гуляли свадьбу Моти Бреслера. В тель-авивском Доме солдата. В банкетном зале. Водители в полном составе батальона и начальство по приглашению.
Одураченные штатскими тряпками, бродили шоферюги по залу, отыскивая в коверкоте пиджаков напарников по экипажу.
Незнакомые красивые и очень красиво одетые женщины. Чистые, причесанные дети. Фотовспышки магния. Трезвая скованность улыбок. Разговоры: "как дела", когда на столах плотный частокол бутылок - бардак!
Порядок навел оркестр. Чисто и загадочно, будто из глубины веков, шепнула певунья: "Од авину хай... " ("Еще жив праотец"), ущипнула сладко под сердцем: "Ам Исраэль хай!... " (Жив народ Израиля). И вдруг хлынула, разлилась в звоне тарелок ударных песней о Народе избранном и о царе Давиде. Мастерицей была певунья. Завела нас с полоборота. И мы потопали чередой поздравлять молодоженов.
Ритуальное покрывало с кистями крученого шелка по углам на четырех столбах растянуто. Под покрывалом кресло в букетах цветов. В кресле в подвенечном пуху и кружевах - невеста. Девочка-репатриантка из Снежной страны. Модель еврейской мамы в перспективе, а пока голые шасси по имени Ципора. Загадка в желтых косичках, где ходовая часть, подвеска и трансмиссия еще не оборудованы природой. Рядом наш Моти. В синей тройке, перечеркнутый у горла бордовой бабочкой, подпирал покрывало хупы кавалергардной статью. Так в ожидании смены сигнала светофора стоят на перекрестке тяжелый седельный тягач МЕК и легковая "Лада". Очень редко, но бывает и так...
Солидные чеки в запечатанных конвертах сгружали в медный таз на высокой подставке. На конверте - номера экипажей и наши имена.
Времечко в стране кружилось пасторальное. И израильскую лиру уважительно называли - фунт. Решили в батальоне Мотьке квартиру купить. С рыла по тыще - пупок не развяжется. Не в кабину ж невесту волочь - не блядь.
Марьян Павловский - Первый номер у Мотьки Бреслера - дежурил за инкассатора над тазом. Геморройный поляк, принимая конверт за номером 164, бурчал по-русски: "Цапнул мой Мотеле кота в мешке... Дурак-верхогляд". И попросил: "Придержите мне место. Я сегодня напьюсь!"
Военный раввин в бороде и погонах подполковника попоил вином из бумажного стаканчика молодых, Мотька топнул ногой и раздавил стакан. Под крики "ле-хаим" рав благословил застолье.
Пасхальная сказка утверждает, что еврейский народ прошел Красное море, как посуху. Весьма вероятно... Мы же, жестоковыйные славянские представители, изрядно промокли, переходя вброд винно-водочные потоки тель-авивского Дома солдата.
Очень красивые женщины танцевали с моими сослуживцами слоу. Красиво и нежно пела певунья с эстрады. Тихо играл оркестр.
Шоферюги обнимали жен, как невест. Что-то шептали им в уши. Женщины улыбались, и видно было, что не перечили. Не было драк. Даже дети не дрались.
Не узнавали мы Мотьку Бреслера после медового месяца.
Не мужик вернулся - утиль!
Канючил у ротных не посылать в рейсы с ночевкой. В шешбеш играть не хотел и однажды, уступив Марьяну и сев за нарды, уснул с открытыми глазами, так и не бросив кости.
- Посмотрите, что курва вытворяет?! - горевал Первый номер и скрипел зубами. - Кровь из мальчишки сосет!
Шофера посмеивались и скабрезничали.
А Мотька спал на ходу и заговаривался: Ципи, птичка моя! Пирожок, Бамба-Осем...
Комбат Милу вызвал КАБАНа. КАБАН приехал, взглянул на Мотьку и умыл руки.
- Любовь! - сказал КАБАН. - Делать нечего.
- Есть что делать! - сказал комбат и приказал диспетчеру оформить путевой лист на Синай.
- Мне нужны шофера, а не исполнители Песни Песней. Я это дело поломаю!
Так сказал комбат Милу.
- Хуюшки! - засомневался батальон.
- Посмотрим, - сказал полковник Милу, и Мотька выехал без второго водителя таскать "Тираны" по визе Рафиях - Бир эль Тмаде - Рафиях.
"Посмотрим", - решила рота "гимель" и задымила вслед за Мотькой на юг.
В Синае гудели маневры.
- Испугал бабу толстым хуем! - сказал Мотька Бреслер в конце недели, имея в виду козни комбатовы. - Работой меня не прошибешь! Спорю фунт за сто против целой роты, что еще до появления первой звезды Ципи смастерит мне горячую пенную ванну и вымоет патлы шампунем. Я буду кейфовать со стаканом виски в руке, и в нем будут плавать льдинки. Птичка прикурит мне сигарету "парламент", покроцает спину мочалкой и скажет: "Отмокай, я приготовлю ужин". И это будет настоящий субботний пир, и запах спелого чолнта смешается с ароматом моей Ципи, и мне останется только решить: до или после чолнта загнать птичку на рампу двуспальной кровати.
- Харман, - сказал водила по имени Альберт Полити.
- Валлак, харман! - подтвердил йеменец по имени Аввави.
- Помазали? - бросил в лицо роте "гимель" условия пари наглый Мотька.
- Не имейте с ним дела! - пискнул аргентинец Альфредо Эспозито. - Он секс-маньяк!
Мотька строго посмотрел на Альфреда. Аргентинец осекся и покраснел.
- Прости мне, друг, - залепетал. - Я не должен был этого говорить. Потому что я так не думаю. Это вырвалось случайно. Испанец не может такое сказать. Любовь у испанца превыше чести. Как мог язык мой повернуться? Прости мне, друг! Я готов при...
- Пошел на хуй! - оборвал Мотька испанскую балладу Эспозито и побежал к груженому трейлеру выполнять условия пари.
"Так, - думал Мотька, зыркнув привычно по зеркалам заднего обзора. Хотите фунт за сто? - заблокировал ведущие мосты. - Будет вам фунт за сто... " - и аккуратно вывел трейлер из песка полигона на серый асфальт шоссе Рафидим - Эль-Ариш.
Можешь включить бойлер, моя Птичка, и начать кипятить воду - разгонял тягач-танковоз, и вот уже рычаг скорости в положении "директ" и платформа, покрякивая на выбоинах дороги, завыла, загундосила жалобно, как бесконечно печальное нытье радиостанций присмиревших соседей. "Чтоб вас, собаки, в рот и в нос... вместе с вашей музыкой", - подумал Мотька Бреслер, но справился, не дал увести себя на простреленные перехлесты дорог войны Судного дня.
Давай, Ципуля, посчитаем вместе. Хочешь? Ну, поехали.
Сто, сто десять километров до Эль-Ариш. Это два часа. Дорога, конечно, не блеск, но без подъемов. Колеса сегодня не заблядуют. Нет, нет, сладкая. Я конечно сегодня уебся до отрыжки. Но об этом тебе лучше не знать.
Если бы мудаки-киношники порешили снимать фильмы ужасов не только в Шотландии, где и ужасов-то нет, окромя старух-фальшивоминетчиц со вставными зубами вампирш, Мотька бы им подсказал сцену: "Полуденный жар Синая, фиолетовый горизонт вкруговую, в распласт без кустика и травинки, пузыри кипящего асфальта, лопающиеся со звоном, груженый трейлер высоко поддомкрачен сбоку и похож на гигантского пса, что решил поссать и задрал заднюю лапу, лохмотья жженой резины, стекающие с ободьев колес, и фаллическая фигура шоферюги, торчащая отчаяньем, и одуревший от голода шакал увяз лапами в смоле в двух шагах от тебя и просит на идиш: "Бройд".
- Только не сегодня! - попросил Мотька и вернулся к расчетам.
От Эль-Ариш до Рафияха - сорок километров, но на них можно угробить часа полтора...
- Почему? - спросила наивная Ципи.
- Объясняю, - сказал Мотька. - Десять минут на осмотр колес и крепеж танка - раз. Дорога в Рафиях на сплошных поворотах и колдоебинах - два. Встречный транспорт - три. И я так замудохался за неделю, что тебе, Кузюнька, лучше об этом не знать.
