Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Он: Не надо врать, Мойше.

Я: Вот увидишь.

Он: Наркоману клены до сраки. И бабы тоже. Наркоману снится кок, и только. Пусть уж это будет про тебя.

Я: И поэтому ты не пульнул мне кок, когда я хуел от голода?

- Иди, - сказал Сильвер. - Иди и забудь решетки. Но если вернешься, если все окажется не так...

- Лау! - кричит выводной Фарадж заячьей губой. - Кончай сопли пускать. Начальник тюрьмы вызывает.

Я: Прощай, Сильвер.

Он: Прощай.

Я иду впереди выводного, и дверные замки выщелкивают невероятное!

Я выхожу за забор.

Ты еще со мной, читатель? Я выхожу за забор!

Заминка на проходной. Власть ведет последний расчет.

Рыло поколения, как морда пса. Это мой род! И эти ухмылки... Прости, Господи!

Я выхожу за забор.

У желтой "Мини-Субару" стоит моя женщина, не пропустившая ни одного свидания. Это ей считается. От Б-га счет. Копна черных волос покрыта желтой шляпкой. Так должна выглядеть жена заключенного. Скромно и достойно. Просто глаз не могу отодрать... от телефона-автомата!!!

Стоит переговорное устройство с внешним миром и на хуй никому не нужно!!! Бомбоньера!

Нет кучи зеков, надзирателя с дубиной из белой пластмассы, драк до хрипа смертного и газометов.

Вот она - свобода в первозданье своем.

- Что с тобой, Мойшеле?

- Не знаю.

- Не оборачивайся, - просит. - Не делай этого.

Мы едем по городу Рамле в сторону Луда, города-полукровки на святой земле, через Петах-Тикву и дальше от перекрестка Сегула в Раматаим. Там дом моей жены. Да.

Ты еще со мной, читатель? Ты уже думаешь: ладно, так и быть. Дочитаю. Придурок! Это не ты читаешь. Это я дал тебе почитать.

И не нервничай. Вспомни, как лечат в Вав-штаим шибко нервных, и не забывай.

Я смотрел на мир за решеткой от ареста, пересылки и двух тюрем. У меня был ничтожный срок. Благословен Господь!

Я жил и дышал, и плакал во сне, и пытался, только пытался удержаться от скотоподобия в среде семитского племени.

Моей заслуги в том, что я выжил, нет.

Меня окружало восхитительное блядво!!! От конвоя - до соседа.

Но были Евреи!

Мудак в своем гойском мудачестве Гамлет. Прессует просвещенный мир кумовским вопросом: быть или не быть!

Что с него взять? Мудак! Все там будем...

Мир переполнен читателями. Летают себе из пизды в могилу в гордыне своей да в чемпионах по мордобою. Шваль.

- Алло, - скажешь, - куда ты едешь? Натяни ручник!!!

А я отвечу:

- Ладно... Спустим это дело на тормозах.

Но окажись ты один в штрафном блоке Вав-штаим на мокром матраце под неостекленным окном, и косой дождь хлещет в камеру...

ХУДОЖНИК

Художник нам изобразил

Глубокий обморок сирени

И красок звучные ступени

На холст, как струпья, положил.

О.М.

Цви - художник-монументалист. Это он размалевал крепостные стены Аялонского централа. Любуйтесь, сограждане, с внешней стороны на веки вечные.

Он родился в сытой семье. Получил образование в Бецалеле. И ему не надо было рвать пупок, чтобы пробздеться в Париже. Жирные деляги любят цеплять на стены кибиток всякую мерзость. Однажды очень, ОЧЕНЬ богатый еврей заказал ему портрет сынишки.

Богатые... да потому они и богатые, что отвязанные. А во Второзаконии сказано: в тот же день отдай за труд человеку. До вечера! И скажи спасибо, что не раскулачили.

Итак, художник начал писать за гонорар под честное слово.

"Он понял масла густоту, его запекшееся лето, лиловым мозгом разогрето, расширенное в духоту".

Пахал, как ебанный в рот, простите за выражение, а в итоге его, как у них принято, кинули.

"Мейле", - сказал художник. Собрал палитру, мольберт, эскизы, пожитки, киднепинг и... уехал позировать рептилиям в Хамат-Гадер.

Эта история не для слабонервных.

Жирный рюхнулся на попятную. К гонорару липли нули в поминутной прогрессии. Опричники встали на уши. Избранный народ опустил гриву: "Спиздили ребенка в Палестине". Как в какой-то сраной Европе! Как в Чикаго, простите за выражение. А мальчик лежал в багажнике автомобиля "додж-дарт" и все слышал. По радио.

Со стыда за своих родителей, за падло, что они сотворили, пацану стало плохо. Он был еще совсем маленький и не понимал, что сын за отца не отвечает. Короче, он взял и помер.

Это статистика.

Трагедия разыгралась, когда менты попутали живописца. "Целый взвод его бил... Аж два раза устал... " Но это не все. Бойцы возвращались. Он лизал им ботинки и смеялся! Умора просто, до чего смешно.

Зря пугают ТЕМ светом. Из блока "хей" - блока психически неуравновешенных избранников доктора Сильфана - это оттуда спускают на ТОТ свет директивы. С целью ужесточения режима.

Когда в башке портретиста затишье, его выводят в промзону.

Цви - добродушный корректный еврей с умными глазами отстранения. Пожизненный срок - он ведь вялотекущий...

- Ай, Цви!

- Ай, Моше! Когда выгоняют?

- Двенадцатого июля.

- О'кей! Я успею сделать клаф. Будет висеть на двери твоего дома.

- У меня нет дома, Цви.

- Тогда у тебя будет просто клаф.

- На могиле, Цви, на могиле.

- Не говори так.

- Цви...

- Да.

- Там у вас Илан Гудман...

- Есть такой... Но он уже не в тюрьме... Он нигде.

- Передай ему это.

Художник разворачивает узелок. Я не в обиде. Я пообвык не обижаться. Ни на кого. И я его не собираюсь подставить.

Две пачки сигарет "Тайм", фарфоровая чайная кружка с отбитым ухом, малый талес, полотенце. Это все, что у меня есть.

Цви трясется от смеха. Хохочет. И меня тоже волокет ржать. До слез.

- Эй, Цви, если случится невероятное и я выломлюсь, - я не буду держать язык в жопе. Запомни! Я расскажу, как НЕ блатуют на зоне.

- Перестань, - трезвеет художник. - Мне все время снится мальчишка.

- Да хуй маме его. Намерение было безупречным.

- Ты так считаешь?

- Безусловно. Он бы не выжил в этом мире. И не ты помиловал его...

Издатели правы.

Я не писатель. За паранойю не платят. Я только стараюсь не врать. Загнать слова в несколько точных предложений. На бандерлошен.

Мой редактор - дымок анаши. Мы дербанем с ним шиллинг за слово. С общака на прожиточный минимум. Из кассы взаимопомощи рептилий в Хамат-Гадер.

ДВЕ МАМЫ

С территории чужого посольства бойцы Арафата вели снайперский огонь. Так приличные вояки не поступают. Их зачеркнули.

Командир взвода козырных частей ЦАХАЛа с сигаретой "Пэлмэл" на губе отмокал в джакузи советского посольства в Бейруте. Он точно понял, почему кипит говно у представителя сверхдержавы, но приказал славянам опуститься в подвал и для их же блага запер.

Жрали и пили свое. Никого не лапали, ничего не хапали. Поставили "зельды" вкруговую щупать ночь приборами и в очередь ломанулись в ванные комнаты. Пятую неделю похода мылись из нихуя.

Сэген купался последним. Он видел: ребята пользуются полотенцами из шкафов, посольским шампунем. "Ле азазель! - решил взводный. - По здравому размышлению, они же нас и втравили в поножовщину".

Он обтерся махровой простыней. Надел грязный х/б. Зашнуровал ботинки. В зеркалах на него таращились пацаны с лейтенантскими "гробиками" на погонах. "Самое главное - взвод метелит шпану без потерь. Пока... Пока... Но если Рафуль не притормозит, за Волгой будем выглядеть оборванцами".

В холле ребята варили кофе. Сэген связался по рации с камбацем полка: "РУТ-АВОР, РУТ-АВОР". Доложил обстановку. Сладко, публично-постыдно откликнулась рация: "ПЕРВЫЙ ОТПУСК С ПЕРВОЙ ВОЙНЫ. СО ВЗВОДОМ ОСТАЕТСЯ СЭГЕН КОБИ. РУТ-СОФ".

Файтер Коби... Ему снился единственный сон. Триптих желаний! Чтоб никогда не клинил "галиль". Не кончались в рожке патроны. И полный пауч таких рожков. Сон солдата бригады "Голани"!

Конечно, ребята стали подначивать. Мол, не только у него мамки в ауте. И если не обзвонит всех и не утешит, пойдут к послу и получат, кибенимать, политическое убежище!

19
{"b":"46372","o":1}