Он: Не надо врать, Мойше.
Я: Вот увидишь.
Он: Наркоману клены до сраки. И бабы тоже. Наркоману снится кок, и только. Пусть уж это будет про тебя.
Я: И поэтому ты не пульнул мне кок, когда я хуел от голода?
- Иди, - сказал Сильвер. - Иди и забудь решетки. Но если вернешься, если все окажется не так...
- Лау! - кричит выводной Фарадж заячьей губой. - Кончай сопли пускать. Начальник тюрьмы вызывает.
Я: Прощай, Сильвер.
Он: Прощай.
Я иду впереди выводного, и дверные замки выщелкивают невероятное!
Я выхожу за забор.
Ты еще со мной, читатель? Я выхожу за забор!
Заминка на проходной. Власть ведет последний расчет.
Рыло поколения, как морда пса. Это мой род! И эти ухмылки... Прости, Господи!
Я выхожу за забор.
У желтой "Мини-Субару" стоит моя женщина, не пропустившая ни одного свидания. Это ей считается. От Б-га счет. Копна черных волос покрыта желтой шляпкой. Так должна выглядеть жена заключенного. Скромно и достойно. Просто глаз не могу отодрать... от телефона-автомата!!!
Стоит переговорное устройство с внешним миром и на хуй никому не нужно!!! Бомбоньера!
Нет кучи зеков, надзирателя с дубиной из белой пластмассы, драк до хрипа смертного и газометов.
Вот она - свобода в первозданье своем.
- Что с тобой, Мойшеле?
- Не знаю.
- Не оборачивайся, - просит. - Не делай этого.
Мы едем по городу Рамле в сторону Луда, города-полукровки на святой земле, через Петах-Тикву и дальше от перекрестка Сегула в Раматаим. Там дом моей жены. Да.
Ты еще со мной, читатель? Ты уже думаешь: ладно, так и быть. Дочитаю. Придурок! Это не ты читаешь. Это я дал тебе почитать.
И не нервничай. Вспомни, как лечат в Вав-штаим шибко нервных, и не забывай.
Я смотрел на мир за решеткой от ареста, пересылки и двух тюрем. У меня был ничтожный срок. Благословен Господь!
Я жил и дышал, и плакал во сне, и пытался, только пытался удержаться от скотоподобия в среде семитского племени.
Моей заслуги в том, что я выжил, нет.
Меня окружало восхитительное блядво!!! От конвоя - до соседа.
Но были Евреи!
Мудак в своем гойском мудачестве Гамлет. Прессует просвещенный мир кумовским вопросом: быть или не быть!
Что с него взять? Мудак! Все там будем...
Мир переполнен читателями. Летают себе из пизды в могилу в гордыне своей да в чемпионах по мордобою. Шваль.
- Алло, - скажешь, - куда ты едешь? Натяни ручник!!!
А я отвечу:
- Ладно... Спустим это дело на тормозах.
Но окажись ты один в штрафном блоке Вав-штаим на мокром матраце под неостекленным окном, и косой дождь хлещет в камеру...
ХУДОЖНИК
Художник нам изобразил
Глубокий обморок сирени
И красок звучные ступени
На холст, как струпья, положил.
О.М.
Цви - художник-монументалист. Это он размалевал крепостные стены Аялонского централа. Любуйтесь, сограждане, с внешней стороны на веки вечные.
Он родился в сытой семье. Получил образование в Бецалеле. И ему не надо было рвать пупок, чтобы пробздеться в Париже. Жирные деляги любят цеплять на стены кибиток всякую мерзость. Однажды очень, ОЧЕНЬ богатый еврей заказал ему портрет сынишки.
Богатые... да потому они и богатые, что отвязанные. А во Второзаконии сказано: в тот же день отдай за труд человеку. До вечера! И скажи спасибо, что не раскулачили.
Итак, художник начал писать за гонорар под честное слово.
"Он понял масла густоту, его запекшееся лето, лиловым мозгом разогрето, расширенное в духоту".
Пахал, как ебанный в рот, простите за выражение, а в итоге его, как у них принято, кинули.
"Мейле", - сказал художник. Собрал палитру, мольберт, эскизы, пожитки, киднепинг и... уехал позировать рептилиям в Хамат-Гадер.
Эта история не для слабонервных.
Жирный рюхнулся на попятную. К гонорару липли нули в поминутной прогрессии. Опричники встали на уши. Избранный народ опустил гриву: "Спиздили ребенка в Палестине". Как в какой-то сраной Европе! Как в Чикаго, простите за выражение. А мальчик лежал в багажнике автомобиля "додж-дарт" и все слышал. По радио.
Со стыда за своих родителей, за падло, что они сотворили, пацану стало плохо. Он был еще совсем маленький и не понимал, что сын за отца не отвечает. Короче, он взял и помер.
Это статистика.
Трагедия разыгралась, когда менты попутали живописца. "Целый взвод его бил... Аж два раза устал... " Но это не все. Бойцы возвращались. Он лизал им ботинки и смеялся! Умора просто, до чего смешно.
Зря пугают ТЕМ светом. Из блока "хей" - блока психически неуравновешенных избранников доктора Сильфана - это оттуда спускают на ТОТ свет директивы. С целью ужесточения режима.
Когда в башке портретиста затишье, его выводят в промзону.
Цви - добродушный корректный еврей с умными глазами отстранения. Пожизненный срок - он ведь вялотекущий...
- Ай, Цви!
- Ай, Моше! Когда выгоняют?
- Двенадцатого июля.
- О'кей! Я успею сделать клаф. Будет висеть на двери твоего дома.
- У меня нет дома, Цви.
- Тогда у тебя будет просто клаф.
- На могиле, Цви, на могиле.
- Не говори так.
- Цви...
- Да.
- Там у вас Илан Гудман...
- Есть такой... Но он уже не в тюрьме... Он нигде.
- Передай ему это.
Художник разворачивает узелок. Я не в обиде. Я пообвык не обижаться. Ни на кого. И я его не собираюсь подставить.
Две пачки сигарет "Тайм", фарфоровая чайная кружка с отбитым ухом, малый талес, полотенце. Это все, что у меня есть.
Цви трясется от смеха. Хохочет. И меня тоже волокет ржать. До слез.
- Эй, Цви, если случится невероятное и я выломлюсь, - я не буду держать язык в жопе. Запомни! Я расскажу, как НЕ блатуют на зоне.
- Перестань, - трезвеет художник. - Мне все время снится мальчишка.
- Да хуй маме его. Намерение было безупречным.
- Ты так считаешь?
- Безусловно. Он бы не выжил в этом мире. И не ты помиловал его...
Издатели правы.
Я не писатель. За паранойю не платят. Я только стараюсь не врать. Загнать слова в несколько точных предложений. На бандерлошен.
Мой редактор - дымок анаши. Мы дербанем с ним шиллинг за слово. С общака на прожиточный минимум. Из кассы взаимопомощи рептилий в Хамат-Гадер.
ДВЕ МАМЫ
С территории чужого посольства бойцы Арафата вели снайперский огонь. Так приличные вояки не поступают. Их зачеркнули.
Командир взвода козырных частей ЦАХАЛа с сигаретой "Пэлмэл" на губе отмокал в джакузи советского посольства в Бейруте. Он точно понял, почему кипит говно у представителя сверхдержавы, но приказал славянам опуститься в подвал и для их же блага запер.
Жрали и пили свое. Никого не лапали, ничего не хапали. Поставили "зельды" вкруговую щупать ночь приборами и в очередь ломанулись в ванные комнаты. Пятую неделю похода мылись из нихуя.
Сэген купался последним. Он видел: ребята пользуются полотенцами из шкафов, посольским шампунем. "Ле азазель! - решил взводный. - По здравому размышлению, они же нас и втравили в поножовщину".
Он обтерся махровой простыней. Надел грязный х/б. Зашнуровал ботинки. В зеркалах на него таращились пацаны с лейтенантскими "гробиками" на погонах. "Самое главное - взвод метелит шпану без потерь. Пока... Пока... Но если Рафуль не притормозит, за Волгой будем выглядеть оборванцами".
В холле ребята варили кофе. Сэген связался по рации с камбацем полка: "РУТ-АВОР, РУТ-АВОР". Доложил обстановку. Сладко, публично-постыдно откликнулась рация: "ПЕРВЫЙ ОТПУСК С ПЕРВОЙ ВОЙНЫ. СО ВЗВОДОМ ОСТАЕТСЯ СЭГЕН КОБИ. РУТ-СОФ".
Файтер Коби... Ему снился единственный сон. Триптих желаний! Чтоб никогда не клинил "галиль". Не кончались в рожке патроны. И полный пауч таких рожков. Сон солдата бригады "Голани"!
Конечно, ребята стали подначивать. Мол, не только у него мамки в ауте. И если не обзвонит всех и не утешит, пойдут к послу и получат, кибенимать, политическое убежище!