- Ну, и что?
- Как морковки хочется! Девчата рвали, я видела.
Морковь и впрямь чуть ли под ноги к ним не кидалась. Даже канавки не было между дорогой и полем. Ровное, оно лишь метрах в двадцати вздымалось немножно, а потом поднималось огромной волной к поселку.
Лена оглянулась, солдаты были далеко, и шедший впереди солдат давно уже не оборачивался.
Лена вырвалась из строя внезапно. Она словно бы и не за морковью вырвалась, а за той свободой, глоток которой оказался для нее разъедающим и волю и сознание.
Выстрел разрезал воздух, а девушки взвизгнули и отшатнулись, попадали на дорогу. Вике почудилось, что застрелили сразу десятки людей. Она и верила и не верила в это. Охрана быстро подбежала к встающим уже заключенным и "зашнелькала" черезчур испуганно, черезчур суетливо.
- Лен, вставай, - позвала Валя, - Пошли.
Молодой и старый - два фрица - встали над Леной и озадаченно застыли.
- Куда ее теперь? - спросил молодой.
- Оставайся здесь, мы пришлем машину из лагеря.
- И эту падаль на машине возить?!
- Отчитаться-то надо, - пробубнил старый и постучал себя по каске.
Валя еще долго оборачивалсь и заносила ногу в обратном направлении, Вике приходилось держать ее за плечи.
- Лена! А, Лена? - спрашивала девочка, обезумев от горя, и звала, звала кого-то, - Лена! Вставай!
Из глаз Вики лились слезы, но она не могла кричать. Ей казалось, что она и не присутствовала больше на этой планете, и уж во всяком случае больше не будет присутствовать, не хочет, не может...
- А Эрих Тоггард через месяц женится на Розе, - вдруг выговорила она, и Валя, закусив нижнюю губу, пошла спокойно, больше не пытаясь оборачиваться.
Мысль о смерти порой оказывается спасительней, чем мысль о жизни. А мысль о мести сильнее мысли о смерти.
Она шла по аллее лагеря за спинами других девушек, которые упорно двигая бедрами и лопатками, темной, угрюмой массой шли на площадку.
Вику обдувал вечерний ветерок, она щурилась мокрыми ресницами, и не могла избавиться от образа Лены, Леночки, стоявшего перед глазами. Неужели ее не было больше, неужели она не жила больше на Земле, не распахивала свои огромные лучезарные глаза, не обнажала в улыбке свои белые ровные зубы?! "Так не должно было быть! - вертелось в голове, - Так не должно было быть! Этого просто не может быть! Что-то здесь не так!"
Но к сожалению, это было так. Начальник лагеря собственноручно откинул брезент с грузовика, взял двумя пальцами голову мертвой Лены за виски и зачем-то пошевелил ее из стороны в сторону.
- Хороший выстрел, Шульц! С вами можно ходить на селезня! Убрать!
Награда
Вика не могла сломить болезнь Вали. Она укоренилась в ней, пустила свои шупальца во все атомы ее души. Валя уже несколько раз просила, чтобы ее оставили в покое. И теперь, боясь, что не выдержит своего горя, Вика шла на площадку.
Она вспомнила о друзьях Лены, о Лионе в одной жилетке, о Мишеле, о Луи, который, наверное, ждал Валю, беспокоился о ней, Вике самой очень нужно было сегодня с кем нибудь поговорить, попросить о помощи и сострадании.
Она оказалась у площадки рано, хотя и шла медленно: другие бараки еще отдыхали и готовились к вечернему свиданию. Вика готовиться не стала, надела поверх своей серенькой робы, кофту, подпоясалась, загладила разлетевшиеся кудряшки назад ото лба и пошла по лагерю, как по своему владению: гордо подняв голову навстречу ветру.
Она издалека увидела, что с той стороны народу мало. "Ну, и пусть, подумала она, - Погуляю. Подожду. Лена тут стояла, кричала "салью".
Вика перемешивала в сознании реальность и воспоминания, словно душа Лены была еще с нею, почти осязаемая, ласковая, веселая, легкая душа.
Вика пошла вдоль колючей проволоки влево. Отдельные девушки стояли у ограждения, переговариваясь со своими визави. Вика почти не смотрела на ту сторону. Ни одного знакомого француза она не увидела. Там стояли парни, они переговаривались между собой, обсуждая то, что произносили русские из лагеря "Фогельгезам", пытаясь общими усилиями перевести, потом взрывались раскатистым молодым смехом, а вместе с ними смеялись и русские заключенные.
Вика всем своим разумом жалела Лену. Она жалела, что Лене теперь уже так не смеяться, что Лене теперь не ходить на завод, не спать рядом, на соседней койке, не вспоминать родных, не видеть этой красивой ночи. Но Вика жалела живого человека. А человека больше не было на Земле. Слезы катились по ее щекам и соленые рыдания вырывались из груди.
Она успокаивалась, шла дальше, не поднимая глаз, выжидая время. Ей было одиноко и страшно в этом мире, который больше не притягивал ее своим земным притяжением.
Она посмотрела за проволоку и вдруг увидела глаза. Это были голубые добрые глаза и они смотрели на нее. Совсем близко, словно коридор колючей проволоки сузился и приблизил того, кто стоял на том конце вечности.
Вика повернулась к решетке и взялась за нее своими маленькими ладошками, попав между остриями. Она не могла оторваться от этого лица.
Мужчина неловко кивнул ей головой, втянув шею в плечи. Он показал пальцем на свою щеку, давая понять Вике, что он видел ее слезы. Вике вдруг стало нестерпимо жаль себя и она снова зарыдала, притягивая к себе колючую проволоку, она бы и разорвала ее, если бы не окрик охранника, стоявшего с собакой в самом конце коридора.
- Не надо плакать, - сказал Жак на фламандском языке, - Пожалуйста, успокойтесь, милая, добрая девушка, не плачьте, все пройдет, я прошу вас.
Вика не узнала язык. Она не слышала еще такой смешной речи, было похоже, что у мужчины во рту ириска. И она улыбнулась.
"Она совсем юная, какая она юная и неловкая, ребенок, нежный цветок. Как смущенно она улыбается, какая трогательная складочка над губой образуется у нее при улыбке, ее бархатные загорелые щеки покрыты влагой, а ресницы слиплись, как листья ивы после дождя. О, это божественное чудо, явившееся мне после четырехлетнего ненастья!"
- Что? Что вы говорите? - поедая его глазами, спросила Вика, - Вы что-то говорили? Что вы говорили?
- Я не... - Жак попытался начать по-немецки, но смущенно запнулся, - Вы понимаете?
- По-немецки я понимаю, - кивнула Вика и вдруг поняла, что вся ее жизнь, все ее спасение, вся ее надежда и радость - в этом человеке, пролепетавшем непонятные клокочащие слова ласки в этой пустыне одиночества.
