Борис объяснял все, как мог, вспоминая те «почему», которые он сам задавал следопыту столько лет в пустыне.

Когда обед подходил к концу, Селевин постучал по столу. Воцарилась тишина.

— Товарищи! Трудная жизнь выпала на долю нашего уважаемого друга мергена Даукена Кисанова, — сказал декан биологического факультета. — Все знают этого скромного человека, отличного знатока пустыни, равного которому трудно найти среди самых опытных мергенов пустыни. Его самоотверженная работа проводником научно-исследовательских экспедиций, возглавляемых зоологом Селевиным, позволила ученым проникнуть в центр пустыни и за кратчайший срок стереть с карты нашей родины огромное белое пятно и установить, что там не «голодная степь», а земли, пригодные для выпаса огромного количества скота и даже земледелия.

— Товарищи! Университет награждает мергена Даукена Кисанова за его работу ценным подарком — охотничьим винчестером!

Раздались аплодисменты. Принимая ружье, мерген прослезился и так растерялся, что не мог произнести ничего, кроме «Рахмет, жолдас, рахмет…[7]».

Декан обнял мергена и поцеловал.

Даукен узнал, что такое музей, кино и театр. Особенно поразила его картинная галерея. Глядя на картины, он говорил:

— Совсем, как окна в стене, а в них видны степь, горы, люди…

В музее он удивился, когда увидел чучела зверей и птиц. Борис долго объяснял ему, как они сделаны. Даукен радостно воскликнул, увидев чучело сайгака:

— Да ведь это ак-букен, которого я убил около Колодца старух в прошлом году!

Вечером в просмотровом зале киностудии, по просьбе университета, Даукену показали документальный фильм Пумпянского о работе бетпак-далинской экспедиции Селевина.

Мерген поразился, увидев себя та экране. Потом он пришел в восторг, все время вскакивал, оборачивался, уверял, что действительно так и было:

— Правильно! Я всегда закрываю левый глаз, когда целюсь!

— Тогда я уронил малахай и поднял его, тоже правильно!

— А дым от костра почему не в ту сторону идет?

Картину показали два раза подряд, но Даукен, казалось, готов был смотреть ее сколько угодно.

…Незаметно пролетали дни. И вот опять вокзал. Поезд готов к отходу. Мерген держит в руках драгоценный подарок. Звонки — поезд трогается, а Даукен кричит из окна вагона: «Ждите моих писем, я буду вам часто писать про Бетпак. Спасибо тебе, Селебе. Ты был моим отцом, хотя ты и молод, и я поздно нашел тебя… Кош…[8]»

Последние письма Даукена были полны надежд и дружеской благодарности. «Дорогой Селебе, прибыл благополучно домой, — писал он, — моему семейству стало радостно за меня, за уважение ко мне, за хорошее оружие и другие подарки. Мой сын Нагашибек, пионер, передает привет тебе и ректору университета. Он дает обещание с этим оружием выучиться стрелять верно, чтобы попадать не только в кара-куйрюков, но стать снайпером. Шлют привет работники нашего райкома, райисполкома и все колхозники двенадцатого аула, как лично тебе, Селебе, так и твоим товарищам…» А дальше он писал о кара-куйрюках, акбукенях, архарах.

Следующие письма говорили о новых охотах и наблюдениях, которыми Даукен спешил сразу же поделиться. И эти листки бумаги, пришедшие из пустыни, написанные точно детской рукой, были так близки Селевину и участникам его экспедиции! Они служили не только дорогим воспоминанием, но знаком крепких, продолжающихся связей с пустыней.

Вдруг послания прекратились. Даже не было ответа на сообщение, чтобы Даукен готовился в новый поход этим летом. Несколько писем Селевина остались без ответа. И вот сразу два письма из Сузака, написанные чужой, незнакомой рукой. Они объяснили все. Писали сотрудники райкома и секретарь правления колхоза:

«…Вернувшись однажды с охоты, Даукен слег и больше не поднимался. Через месяц он умер, завещая последний привет своим городским друзьям».

Селевину не верилось, что Даукена уже нет, что никогда больше на походный стан не придет этот человек.

Остались одни бесконечные воспоминания о совместных экспедициях. Вспоминалось, как в последнюю экспедицию он однажды выследил трех молодых лисичек — корсаков возле норы. Долго Даукен не мог поднять на них ружья, а когда принес добычу, то с тенью горечи признался, что ему было жаль стрелять в корсаков.

— Они делали играйм, играйм. Ты, Селебе, говорил, что обязательно надо для коллекции, только поэтому я застрелил.

Вспомнился и недавний приезд мергена в город. Он словно предчувствовал скорую разлуку и, несмотря на трудность пути, приехал, как теперь казалось, проститься.

Прошло только два десятка лет с тех пор, как первая экспедиция Селевина пересекла Бетпак-Далу, а как неузнаваемо изменилась пустыня за это время! С юга на север Казахстана, через пустыню прошла железнодорожная магистраль Моинты-Чу. И теперь несутся по ней бесконечные поезда с пассажирами и грузами. Кроме железной дороги, в пустыне масса автомобильных дорог, проложенных к центру пустыни.

Там, где возвышается над еще недавно безмолвными просторами пустыни мавзолей Уванаса, сейчас расположились каракулеводческие совхозы. Десятки тысяч овец пасутся на прекрасных пастбищах. На скотопрогонных путях построены колодцы, сделанные по последнему слову техники. Горячий ветер пустыни крутит ветряки, и холодная вода непрерывной струей льется в настолько длинные цементные желоба, что целая отара овец может сразу напиться без давки.

В пустыне у какого-нибудь песчаного бархана можно встретить стог сена, а за ним еще и еще. Стога стоят, словно привезенные сюда с далеких заливных лугов. В пустыне — и стога сена? Но удивительного в этом ничего нет. Сено косилось ранней весной, когда всюду зеленели эфемеры.

Вот из-за барханов выглянул целый ряд домиков и юрт, расположенных вокруг большого артезианского колодца. Это штаб отгонного животноводства.

Несколько десятков людей составляют коллектив штаба. Тут живут ветеринарные врачи, зоотехники, чабаны. Крытые загоны для скота, склады и баня — неотъемлемая часть каждого штаба отгонного животноводства. Гудки автомашин, крики конных чабанов и лай собак — вся эта жизнь, бьющая ключом, отвоевана у пустыни навсегда.

Как это ни удивительно, но и в безводной пустыне оказалось возможным выращивать овощи и фрукты, но только траншейным методом.

На «бесплодной» почве рядом со штабом — прекрасные бахчи с пудовыми арбузами и душистыми дынями. Посев сделан в глубокие траншеи, близко к подпочвенной влаге. Зеленые листья и плети лежат прямо на раскаленном песке, но не страдают от этого: корни получают достаточно влаги, уйдя глубоко вниз на дно траншеи.

В ложбине зеленеют виноградники. Прямо из-под почвы, потрескавшейся от жары, выходит мощный стебель виноградного куста. Совершенно очевидно, что здесь никто его не поливает. Нигде не заметно следов арыков, траншей или приствольных лунок. Виноград в пустыне без полива выглядит сказочно.

Корень винограда укладывают в глубокую яму, почти в колодец, до трех метров глубины, где достаточно влаги, а почва не промерзает. Потом в яму вставляют глиняную трубу и засыпают. По этой трубе виноградный стебель от корня поднимается на поверхность земли, разрастается там и дает обильный урожай. Полив совсем не применяется при таком способе. Это уже не траншейное садоводство, а какое-то подземное или колодезное.

Среди песчаных барханов колышутся от ветра посевы пшеницы и проса. Зерновые успевают вырасти до жары при сверхраннем севе на участках, где проведено снегозадержание. Благодаря этим кладовым влаги, за весну, когда испарение еще невелико, можно получать богатые урожаи.

С каждым годом наступление на пустыню развивается бурно и неудержимо. В глубине пустынь, за сотни километров от жилья, возникают совхозы, штабы отгонного животноводства, скотоводческие базы, посевы и сады. Социалистическое хозяйство дало людям возможность не зависеть от капризов природы. Жизнь начинает бить ключом там, где еще недавно только курился сыпучий песок на вершинах барханов да бегали прыткие песчаные ящерицы. Покоренные участки пустыни меняют свой облик с каждым годом и не за горами уже то время, когда воды Иртыша повернут на юг и двадцать миллионов гектаров земель дадут колоссальные урожаи.