На поле горел костер, вокруг которого можно было посушить промокшую обувь. Все начиналось очень мило. Встать в очередь на регистрацию. Женщина в военной форме говорила по-немецки. Имя, фамилия, место рождения, возраст. Указывая возраст, почти все добавляли себе пару лет, но это не имело никакого значения для того, что было потом. Сдать документы, сдать деньги. Пришлось и Виткунше выложить все, что она собрала из лужи. У кого еще уцелели часы и драгоценности, оставляли здесь все. Никто не торопился, находили тайники за подкладкой и в швах.

Мужчины выстроились в длинный ряд - среди большой толпы женщин и детей еще нашлось человек двадцать-тридцать мужчин.

- Нам нужны люди на расчистку дорог, - объявила переводчица в военной форме. Ага, ясно, это звучало убедительно: таскать кирпичи в Бартенштайне, разбирать завалы! - Когда работа закончится, мужчины вернутся домой.

Марта стояла рядом с колонной.

- Если мы будем дома раньше тебя, мы все приберем, - обнадеживающе сказала она Штепутату.

Больше не было времени на разговоры. Часовой отстранил женщин и детей прикладом. Колонна тронулась. Впереди - человек с ружьем, позади - человек с ружьем. Прошли по полю, свернули направо, на шоссе.

- Но ведь это не в Бартенштайн, - пробормотала Марта, увидев, что колонна шагает на восток.

Герман махал рукой вслед отцу, как машут вслед отъезжающим друзьям. И все на самом деле прошло бы гладко, если бы некоторые женщины не начали выть. Когда Герман взглянул на плачущих женщин - опять плачущие женщины! на него вдруг нахлынуло ошеломляющее чувство страха и паники. Он вырвался из рук матери, помчался по полю вдогонку за мужчинами, которые быстрым шагом подходили к повороту шоссе.

- Папа! Отдайте моего папу!

Позади него все смешалось. Женщины побежали следом за Германом по полю. Кричащие, плачущие, зовущие. Сцена из библейских сказаний. В то время как мужчины молча шагали на восток, женщины и дети с криком бежали по сугробам по обочине шоссе, проваливаясь в размокший снег. Тщетно тянули руки. Безнадежно отставали от колонны. Тех, кто пытался выскочить на дорогу, стволами винтовок оттесняли обратно в тающий, рыхлый снег кювета. Герман опять вылез на откос, но конвоир с чуть ли не печальным лицом подставил ему дуло винтовки под нос.

- Я хочу моего папу!

Марте не удалось догнать Германа, задержать его. Она звала и звала его, но Герман ничего не слышал. Он продолжал бежать в канаве, видел перед собой коричневый полушубок отца, шагавшего молча, не поднимая глаз. Почему он не обернулся? Почему ничего не сказал? Плачущие женщины в изнеможении отстали, не выдержали быстрого темпа. Только Герман не сдавался, не сводил глаз с коричневого полушубка, хотел получить своего отца обратно, отобрать его у Красной Армии. Марта догнала его только через несколько километров. Он сидел в канаве и, чтобы остыть, ел снег. Он не хотел подниматься, хотел сидеть в мокрой канаве, пока не вернется отец. Хотел умереть, если отец не придет. Сейчас же!

- Может быть, папа еще раньше нас будет дома, - сказала Марта. Ну, конечно, у нее уже готова очередная прекрасная надежда.

Они одни стояли на дороге. Колонна мужчин исчезла из виду, а остальных йокенцев они опередили намного. Вороны, лениво взмахивая крыльями, беззвучно скользили над придорожными деревьями. Пугающе тихо было кругом после всего этого крика. И сумерки надвигались со всех сторон.

Марта отличалась той практичной веселостью, которая может развеять даже самую мрачную атмосферу: все будет хорошо. В каком-то сарае они нашли одичавшую корову. Марта принесла из разоренного крестьянского дома ведро, загнала корову в угол, привязала веревкой. Нам нужно молоко. Молоко - это сейчас самое главное. Но в переполненном вымени давно не доенное молоко затвердело, соски разболелись и потрескались. Не помог и молочный жир, который усердно втирала Марта. При каждом прикосновении корова взбрыкивала ногами от боли.

Значит, будем жить без молока. А как насчет того, чтобы развести огонек на кухне в этот промозглый вечер? Нет, от этого будет дым и искры, и сразу будет видно, что здесь есть люди. Они переночевали в дырявом сарае, зарывшись в овсяную солому. В общем-то было вполне уютно, если бы только рядом всю ночь не мычала корова.

На следующий день - было, наверное, 8-е или 9-е февраля - они пришли в Коршен, бывший железнодорожный узел в самой глубине Восточной Пруссии, сейчас превращенный в развалины. По улице им навстречу шел русский тыловой транспорт. Грузовики, везущие на фронт вонючий кавказский бензин. На цистернах красные советские звезды. За рулем - круглое монгольское лицо, расплывающееся в улыбке. Азия явилась с визитом.

В Коршен они сошли с шоссе. Марта решила пойти к дому по деревням сократить путь. Теперь они остались одни. В стороне от большой дороги было особенно заметно, как пустынно стало в Восточной Пруссии. В пятидесяти километрах от линии фронта уже не было людей. Дома с простреленными окнами и выбитыми дверьми. То и дело пожарища. Среди развалин не было даже кошек. На деревенских улицах валялись кровати и мертвые собаки. Наверняка слишком громко лаяли, когда вступала Красная Армия. За Коршеном в оставленных деревнях ни души. Тишина наползала из опустошенной земли и поглощала все, что еще было теплым и живым. В самом дремучем лесу не могло стать страшнее, чем в этих заброшенных, ставших неузнаваемыми, деревнях. Как хорошо, что еще оставались вороны, с карканьем летавшие по дворам. Их черные полчища собирались вокруг издохших коров и клевали их черепа. Да, для ворон это была хорошая зима.

Марта вдруг начала петь. Да, вот она какая, Марта Штепутат! Что же поют в такие времена? "Скажи, о чем ты плачешь, садовница моя?" или "Внизу на мельнице", потом по просьбе Германа "Голубые драгуны", хотя нигде давно и в помине не было никаких лошадей, а не только кавалерийских. Марта была способна высказывать вслух такие мечтания, какие теперь казались просто сказкой, вроде: "Папа, может быть, уже дома и натопил для нас".

Или: "Как только станет видно йокенскую мельницу, значит пришли".

Домой, домой! Хорошо натопить. Спать, пока солнце не поднимется над горой Фюрстенау. Может быть, йокенцы уже все дома, и из поместья в лес за дровами выезжают сани. Хорошему портному всегда найдется дело. Конечно, про должность бургомистра нужно забыть. Наверное, бургомистром станет старый Зайдлер, он ведь и всегда был коммунистом. Но это как раз все равно. Лишь бы еды хватало и была крыша над головой. А кричать "Хайль Гитлер" или "Хайль Москау", или что там еще потребуют новые люди! Боженька подскажет, как жить дальше.