Конечно, когда-то это должно было случиться. Все чувствовали, что швейные машинки не удовлетворятся своим дружелюбным гудением. Ночью с 28 на 29 июня сон йокенцев потревожили три взрыва. Всего три, потом опять тишина и бормотание русских швейных машин. Ни огня зениток, ни ночных истребителей, ни пожарной тревоги. Просто прозевали?

Рядом с узкоколейкой на Викерауской дуге три бомбы вывернули гору земли и разбросали ее по округе, засыпали мокрой глиной капустное поле и погубили в расцвете жизни примерно сто пятьдесят штук сахарной свеклы. Рельсы узкоколейки не задело. Они даже не погнулись, только покрылись тонким слоем грязи, которую кочегар сметал метлой, когда на следующее утро поезд повез из деревень в город молочные бидоны.

Герман и Петер целый день копались в воронке. Герман нашел большой осколок величиной с ладонь, с фантастическими зазубринами - кусок металла с какой-то далекой звезды. Он унес причудливый самородок домой, положил возле кровати на подоконник на память о той ночи, когда тихое восточно-прусское лето было нарушено этим ненужным шумом. Это была первая осязаемая весточка из дышащего огнем мира "Новостей дня", донесений вермахта и специальных сообщений радио, она отметила - но тогда еще никто этого не знал - конец безмятежной, созерцательной части войны для земли между Вислой и Мемелем.

Гораздо основательнее, чем маленькая русская швейная машинка, хотевшая вывести из строя молочную узкоколейку, работали англичане. В это лето они превратили Кенигсберг, самый восточный большой город немецкого рейха, город, радио которого все еще играло музыку, в то время как во всей остальной стране оно с приближением самолетов противника умолкало, этот далекий, милый Кенигсберг на реке Прегель превратили в груду развалин, сожгли его дотла. Они без страха пролетели до Кенигсберга тысячу километров над вражеской территорией. Дошло уже и до такого.

В то время как на йокенских лугах пахло высыхающим сеном, а в болоте шеи лошадей облепляли сосущие кровь слепни и коровы отбивались хвостами от мух, в то время как в пруду среди тростника скакали и квакали лягушки, в то время как горох, цепляясь усиками, карабкался вверх по жердям, в то время как днем подкисали сливки, а по вечерам на всех столах стоял творог с сахаром, в то время как на чердаке свежий аромат сухой мяты забивал все остальные запахи, на сеновале муравьи ползали по ногам и девушки с визгом бросались вытряхивать свою одежду, - в то время как все это происходило в далеком, тихом Йокенен, Ханс Фриче в своих вечерних обзорах по средам отсекал огневой завесой плацдармы противника в Нормандии. Англичане на своих утлых суденышках уже один раз удирали с востока через Ла-Манш. Побегут и опять. Только подождите! Когда пал Кан и база вторжения стала разрастаться, Ханс Фриче направил на Англию страшное оружие возмездия. Чудо-снаряды, летящие в стратосфере и падающие прямо на Большой Бен.

Ракеты это было действительно что-то совсем новое, что внесло сумятицу и в йокенские воздушные бои. Герман соорудил у пруда рядом с заросшей пожарной ямой стартовую площадку для ракет Фау-1 и запускал оттуда комья глины в лягушек реки Темзы.

Вовериша - своими глазами! - видела, как ракета с огромным огненным хвостом, голубой светящейся головой и металлическим корпусом, блестевшим в лунном свете как серебро, медленно, не быстрее кареты, тянулась над Вольфсхагенским лесом в направлении Англии. Откуда только эта ракета взялась? Наверняка сбилась где-то с дороги и сделала круг над Йокенен.

А вот чего никто в то лето не видел, так это краха группы армий "Центр" совсем рядом с Восточной Пруссией. Она просто исчезла в болотах между Белоруссией и Литвой, да так, что от Витебска и Барановичей не донеслось даже грома канонады.

Для Петера в это лето открылся новый мир. Началось с того, что он как-то вдруг подъехал к дому Германа на велосипеде. На велосипеде были даже новые шины.

- Мама принесла, - сказал он и дал Герману проехать пару кругов по выгону. Но это было не все. Петер вытащил из кармана толстую плитку шоколада и задвинул Герману в рот. Тоже мама принесла. Она приносила столько нужных вещей, что Петеру уже больше незачем было ходить ловить рыбу. Если он и отправлялся на ловлю, то только из баловства, чтобы вспарывать карасям животы и бросать в воду. Откуда сваливалась вся эта благодать, Петеру было не совсем ясно, но кто же станет допытываться?

- Внучек, не объешься, - сокрушалась слепая бабушка, услышав, как Петер открывал банку какао, смешивал коричневый порошок с сахаром и ложку за ложкой глотал сухую смесь. На кухонной полке банки с горохом, копченым мясом и сыром, пакеты с овсяными хлопьями и чечевицей слишком бросались в глаза. Петер сделал для них укрытие на кирпичном полу под кроватью слепой бабушки. Собранное там имущество стало привлекать мышей. У Петера началась настоящая война с мышами. Не успела у Ашмонайтов появиться в доме еда, эти скотины повылезали из всех углов! Как будто только этого и ждали. Петер заткнул все дыры, но они стали бегать через дверной порог и открытые окна. Он соорудил вокруг банок и пакетов заграждение из мышеловок, утащенных со склада поместья. Но и это оказалось не лучшим решением - хлопая ночью, мышеловки не давали слепой бабушке спать.

- Что только теперь будет? - удивлялась бабушка неожиданному сюрпризу, когда Петер, отрезав кусок копченой колбасы, давал ей пожевать.

Когда мать по вечерам приходила домой после работы в поместье, Петер исчезал, так что его не приходилось и просить. Он знал, что она моет запылившиеся ноги и тело до пояса, а иногда и раздевается совсем и моется над деревянным ушатом.

- Опять уезжаешь? - спрашивала слепая бабушка. - Так ведь ни один человек не выдержит.

- Все равно скоро всему конец, - отвечала мать Петера. Откуда она знала? От солдат на дренгфуртском продовольственном складе. А уж им было известно.

- Всему конец... всему конец, - в задумчивости повторяла слепая бабушка.

- А мне всего только тридцать, - продолжала мать Петера и вытаскивала из шкафа выходное платье.

Но слепая бабушка ее больше не слушала. Она пела "Поставь нас на пути своя" и "Иисус моя опора".