- Чем же он так страшен? - нетерпеливо спросил Малышев.

Стукаленко как-то странно глянул на своего собеседника, словно проверяя готовность того поверить в последующие свои слова и осторожно проговорил:

- Японцы создали разумный штамм.

- Разумный микроорганизм?! - недоверчиво переспросил Малышев.

Стукаленко кивнул:

- Именно. Только японцы успели уничтожить часть документации по нему. Мы-то этот штамм заполучили. Но оказалось... еще какую болячку на свою голову! Если бы не Артемьев, буквально за несколько месяцев, нашедший способ держать его в узде, такое бы началось... Не только от Советского Союза, от Америки ничего бы не осталось!

- Он нашел вакцину?

- Вакцину! - усмехнулся невесело Борис Ильич. - Нет от этих бактерий никакой вакцины и никогда не было! Их вводили всем животным. И ни один из подопытных экземпляров не заразился. Он действует только на человека.

- Один процент биологии и девяносто девять - философии... - вспомнил Малышев.

- Правильно! - поддержал его Борис Ильич. - Это Артемьева слова.

- Но причем здесь золото Семенова?

- Золото атамана Семенова Сталин предусмотрительно оставил, как неприкосновенный запас. С немцами мы уже ученые были. Да и случись война в те годы, нам просто неоткуда было бы брать средства. Пол-страны сначала в руинах лежало, потом сколько в восстановление вбухали. А ведь "западники" не ждали - давили нас изо всех сил. Вообщем, в конце пятьдесят второго нас троих - Артемьева, "Язона" и меня, вызвали в Москву, к Сталину. Причем, Стукаленко на миг задумался и нехотя продолжал: - Странный он был тогда в пятьдесят втором, этот "Язон". На священника здорово смахивал и... знаете, Роман Иванович, пахло от него по-другому, по-заграничному. Вообщем, лоск на нем какой-то был - то ли он и, правда, "голубых кровей" был, то ли... Черт его знает! Это теперь он "свой в доску", мне иной раз даже не верится, как вспомню его в прежний тот год. Да и появился он тут не сразу, а где-то в году шестьдесят третьем, как Артемьев Степан Макарович в отставку вышел. Он его и сменил на объекте...

Борис Ильич замолчал, потом попросил еще воды и, отдышавшись, передохнув, продолжил свое повествование.

- Так вот... Сталин приказал семеновское золото изъять, оно в отдельном месте хранилось, перевезти в Черный яр и оставить под охраной. Догадываетесь какой? - спросил, прищурившись.

- Японский штамм, - внезапно севшим голосом, ответил Малышев.

Стукаленко кивнул:

- Для него это золото олицетворяло Советский Союз. Как сейчас помню, он еще сказал тогда: "Нет хранилищ, которые нельзя было бы вскрыть. А этот штамм самый надежный сторож - его ни убить, ни подкупить нельзя. Кто к этому золоту руки грязные протянет, тот на пиру у чумы и окажется...". Хитрый был наш вождь и коварный, - закончил Стукаленко.

- Истинный восточный сатрап, - задумчиво проговорил Малышев. Спустя минуту, спросил: - Борис Ильич, почему вы решили рассказать об этом только теперь?

- Сдается мне, Роман Иванович, кто-то уже протянул руки к золоту. Да и спецслужбы каким-то боком прислонились. Вы бы встретились, не откладывая, с "Язоном".

Малышев поднялся и протянул руку бывшему чекисту:

- Спасибо, вам, большое, Борис Ильич! - Он уже собрался произнести банальное в подобных случаях "поправляйтесь", когда вовремя спохватился и, чувствуя неловкость, сбивчиво пробормотал: - Надеюсь, мы еще увидимся. Может, у вас есть какие-нибудь просьбы личного характера?

Поймав ироничный, насмешливый взгляд Стукаленко, и вовсе растерялся.

- Прощайте, Роман Иванович, - тихо проговорил тот. - А просьба у меня к вам будет одна.

- Слушаю.

- Найдите тех, кто убил Владимира Александровича и второго... Кажется, его фамилия Корнеев.

- Обещаю, - четко проговорил Малышев, в душе презирая себя за эту ложь. Ибо был уверен: людей, убивших Володю Стрельцова и Леню Корнеева, ликвидировали. Таких свидетелей в живых не оставляют.

Роман Иванович еще раз попрощался со Стукаленко и направился к выходу. Он уже открыл дверь, когда услышал за спиной голос Бориса Ильича:

- Или все-таки лгут смертникам на Руси?

Малышев резко дернулся и повернулся. На него в упор смотрели горящие лихорадочным блеском глаза. Но не смертника, а воина - одержимого, несмирившегося; на пороге вечности чуждого смирению, покорности и самое, наверное, страшное - раскаянию и покаянию. Ему не нужен был наркотик от боли, забота от персонала и участие от родственников. Уходя, и в последнюю, может быть, минуту, задержавшись, он хотел только одного: знать, что враг не уйдет от возмездия.

- Я найду тех, кто отдал приказ их убить, - твердо пообещал Малышев.

Стукаленко ничего не сказал в ответ, лишь закрыл глаза и улыбнулся. Улыбка была хитрой и коварной...

Глава пятая

Для него не существовало ни прошлого, ни будущего. Только настоящее. Настоящее по прозвищу "Лейтенант". Оно не являлось жизнью, где человек оказывается вовлечен в разные приятные и не слишком события, а обозначало всего лишь отрезок времени. Он никому был не нужен и ни в ком не нуждался сам. Он был ничей. Контуженный разум, иссеченная осколками, покрывшаяся шрамами плоть, объединившись, удавили в нем душу и выбросили ее вон, как ненужный, старый хлам. Он балансировал на обрубке-отрезке без явных и тайных усилий, ибо ему неведомы были страх и жалость, сомнения и любовь, ненависть и раскаяние.

У него было свое ремесло, но сам он давно перешагнул рубеж не только подмастерья, но и мастера. Он стал гением, способным превратить любой заказ в единственный и неповторимый шедевр. С той лишь разницей, что "шедевры" несли не созидательную силу, а разрушительную. Ему знакомы были муки творчества, доведение до совершенства, ночные бдения и опустошительное чувство финала по завершении заказа. Но все это относилось только к ремеслу, никоим образом не распространяясь на все остальное, что сопуствовало ему в настоящем.

Он был убийца. Профессионал. Его больное воображение уравняло жизнь и смерть: если вторая - продолжение первой, то почему и она не может быть гармоничной и прекрасной? Он был убежден: смерть не должна быть отталкивающе-ужасной и отвратительной. Именно такую он видел много раз и именно такой он однажды умер сам.