- Егор, - Блюмштейн отвел глаза, опустив лобастую, абсолютно лысую, голову, - ты - русский и тебе, наверное, сложно это понять. У меня погромы, гетто и концлагеря - не просто в крови. У меня это все - в генах, в хромосомах, в ядрах и атомах. - Он вскинул на друга мудрые, темные и блестящие, как маслины, глаза: - Не за себя боюсь. У меня ведь тоже свои... "наташки". Тебе не понять чувства человека, на которого идет охота. И не потому, что он кого-то убил, что-то украл и даже не столько из-за того, что исповедует иную религию. За ним охотятся, его травят только потому, что у него другая форма носа, не так лежат волосы, не тот акцент или... - Он печально улыбнулся: - ... есть некоторые нюансы в строении гениталий.
Егор, нам веками прививали мысль: такое положение вещей - норма; естественность, якобы, созвучная самой природе и эволюции. Но в живой природе нет ни одного вида, который бы столь беспощадно, с такими коварством, хитростью и жестокостью истреблял бы другой вид, руководствуясь не физиологическими потребностями, а, главным образом, ненавистью к внешним признакам. На это окзались способны только люди - самый высокоорганизованный и развитый в умственном плане вид на планете. Знаешь, почему я выбрал психиатрию? Я боюсь нормальных людей, в нашем понимании этого слова. Я много десятилетий прожил бок о бок с психами, но до сих пор затрудняюсь ответить на простой, казалось бы, вопрос... - У Блюмштейна был виноватый и растерянный взгляд: - Где она - норма?
- Во всяком случае, я благодарен тебе, Марк, за честность, - поднялся Артемьев. - Надеюсь, сегодняшний разговор не повлияет на наши дальнейшие взаимоотношения. Я, по-прежнему, буду рад тебя видеть. Извини, Марк и спасибо тебе за Наташу. Я найду способ помочь ей. Ты прав, это семейное дело Артемьевых и не стоит впутывать в него новых людей.
- Егор, прости меня, - Блюмштейн поднялся и неловко протянул руку для прощания.
Георгий Степанович с чувством ее пожал и, кивнув напоследок, торопливо вышел.
"Кажется, сударь, вы закусили удила, - подумал он о себе. - Кони-то понесли. Надо сесть и все серьезно и хорошо продумать."
Глава двенадцатая
На одной из загородных дач, расположенной за городом в живописном лесу, сквозь который просматривались темные, сверкавшие в предзакатных сумерках воды Ингоды, царило необычное для этого времени года оживление. К двухэтажному строению, почти полностью скрытому за высоким забором, одна за одной подъехали несколько машин. Чуть задерживаясь в воротах, каждая, словно откормленный к Рождеству гусь, тяжело переваливаясь на рессорах, плавно и степенно въезжала на видневшееся в раскрытые створки ворот обширное подворье. Послышался враждебный и яростный лай сторожевых собак, захлопали дверцы машин, но чей-то громкий, хриплый голос грозно прикрикнул на разошедшихся псов. Затем будто невидимый дирижер поднял палочку, призывая всех к вниманию и на миг наступила тишина. Какафония звуков, оборвавшись, так и не возобновилась вновь, словно и усадьбу, и подворье накрыли невидимым, не пропускающим голоса и звуки, колоколом.
А в это время, на втором этаже, в комнате с многочисленными охотничьими трофеями на стенах, вокруг скромно сервированного стола, не спеша рассаживались трое мужчин. Примерно одного возраста - около пятьдесяти и более, они отличались друг от друга комплекцией, ростом, цветом волос и глаз, конечно же - одеждой и теми особенностями, которые и придают людям строгую индивидуальность и неповторимость в общей человеской массе. Но были и общие черты, нет-нет да и бросавшиеся в глаза: манера двигаться и говорить, смотреть на собеседника и отвечать на его вопросы, вести себя в присутствии остальных. Со временем, сторонний, внимательный наблюдатель непременно уловил бы в их манерах некую несообразность, будто в каждом присутствовало, по меньшей мере, две сущности: явная и тайная. И эти сущности, являясь продолжением друг друга, тем не менее, находились и в парадоксальном, противоречивом неприятии.
В этот вечер на загородной даче, никому из них, впрочем, не принадлежащей, собрались три человека, известность которым принесли "короны авторитетов".
Пройдет несколько лет и их образ, сплетенный одновременно из кружев блатной романтики и удавок злобной враждебности, замелькает на страницах многочисленного чтива и телеэкранах. Из руин развалившейся, как Четвертый энергоблок, Империи поднимется "герой нового времени" - с явственным запахом и привкусом смерти фантом по прозвищу "Пахан". Однако, безудержная, шизоидная фантазия авторов не будет иметь ничего общего с реальным образом, но даст обильную пищу для разжижженных "радиоктивным распадом" мозгов нации, особенно - для подрастающего, молодого ее поколения.
Наш криминальный мир бесконечно далек как от романтики, присущей здоровому человеческому организму, так и от патологической склонности к духовному уродству. Но крайности всегда были нашей отличительной чертой, что, собственно, не раз и являлось причиной национальных трагедий.
Трое, сидевшие в этот вечер на загородной даче, не походили ни на Робин Гудов, ни на кровожадных чудовищей-монстров. Их жизненные пути, возможно, никогда бы не пересеклись с извилистой дорогой криминала. Но им не повезло. Не повезло оттого, что эти жизненные пути лежали в одной плоскости с основными принципами развитого социализма, который, как известно, не слишком приветствовал инициативу в тех областях, на которые распространялась монополия государства. А так как распространялась она, практически, на все сферы деятельности человека, в том числе, на его разум и душу, то противостояние, в конечном итоге, сделалось неизбежным.
Кто-то, не мудрствуя лукаво, принял правила навязанной игры, кто-то -не смирился и протестовал, каждый в силу своих способностей, ума, природных данных и характера. Одни - бежали, уезжали, делая карьеру на "изобличении тоталитарного режима", тем самым зарабатывая свои, нетленные за тысячелетия, "тридцать сребренников". Другие - оставались, в авантюрной, безумной храбрости пытаясь отхватить кусок запретного государственного пирога. К последним и принадлежали эти трое - Озеров, Лукин, Мухин. Это были люди, наделенные от природы трезвым, гибким, расчетливым умом, которым, явно, тесно жилось в рамках плановой экономики с ее парадоксальным лозунгом: "От каждого - по способности. Каждому - по труду". Почему парадоксальным? Да потому, что в государстве уже давно сложилась жирная прослойка, не отягощенная абсолютно никакими способностями, но зато прекрасно удовлетворявшая собственные потребности без особого труда.
