ВАСИЛЬЕВ
И это все? Аркадий Миронович почувствовал запоздалое разочарование. Все-таки без него не могут. Васильев признал свое поражение. А удирать больше некуда.
Мысль тренированно заработала. Глен Гросс, звезда номер один американского телевидения, помогал вести предвыборную кампанию президента. И если он за два месяца до выборов отправляется в дальний вояж за океан, то это не просто так, а с подтекстом. Гросс прилетит с посланием - вот что! И значит, Сычеву оказана высокая честь не только встретить, но и сопроводить.
Представляю, с какой натугой писал Васильев этот скромный текст. Но Глен Гросс возник вполне своевременно. Васильев был приперт к стене, уж он-то знал о давнем знакомстве Сычева и Гросса. И вообще, этот приезд свидетельствует о потеплении международного климата. И Васильеву досадно, что опять лавры достанутся Сычеву. Нет, с нами еще рано прощаться. Наша вахта не кончена.
Однако все это, так сказать, первый слой, лежащий на поверхности текста. А что там, между строк? Как Васильев узнал его адрес? Созванивался с Вероникой? А кто придумал передачу с ветеранами?
А может, сделать вид, что я вообще не получал никакой телеграммы?
Аркадий Миронович невесело усмехнулся. Снова вышел конфуз воспоминания отменяются. На этот раз по директивному указанию.
Время еще есть - пять дней, чтобы отыскать золотую середину между прошлым и будущим, отладить бесперебойный поток воспоминаний наиболее благоприятного свойства.
Меж тем над сквером, над Волгой намечались предварительные сумерки. Аркадию Мироновичу захотелось на улицу.
Он спустился по лестнице, пересек холл. Кто-то окликнул его, он не остановился.
На улице было тепло и тихо, словно природа спала детским сном. Аркадий Миронович быстро пошел по направлению к центру, который безошибочно угадывался по скоплениям красных флажков, развешанных по городу в честь приезда Аркадия Сычева.
Улочка раздваивалась. Аркадий Миронович взял курс на колокольню в надежде выйти на прямую связь с богом.
Фасады бревенчатых домов угасали в лучах заходящего солнца. Крыши косо просвечивали сквозь рыжую листву. Излишки ее хрустко шелестели под ногами.
Улочка вливалась в площадь, вдоль которой шли скорбные приземистые лабазы. Аркадий Миронович быстро нашел то, что искал: магазин сувениров с деревянной хохломой, которой славился здешний край. Он приценился и уже готов был идти в кассу, как вдруг с осуждением самого себя вспомнил, что поругался с Вероникой.
Покупка не состоялась. Он радостно подумал, как будет потом рассказывать об этой несостоявшейся шкатулке с ликом русской лубочной красавицы - но ради этого вряд ли стоило мириться.
Мы живем с ней двадцать лет. Прожили ни шатко ни валко. Ни верности, ни дружбы не нажили. Почему? В чем корень?
Что выше - характер или судьба?
Аркадий Миронович при случае любил сделать на этот счет личное заявление:
- Моя судьба банальна как крупноблочный дом, - говаривал он, смотря на собеседника чистым взглядом. - А характер получился нетиповой.
Если справедливо утверждение о том, что наша старушка-земля держится на трех китах, то столь же верно то, что нетиповой характер Аркадия Мироновича держался на трех изречениях.
- Человеческое сердце является самым точным прибором на свете (I).
- Правда выше сплетен (II).
- Ничто так не размагничивает, как головотяпство (III).
Впрочем, это были домашние лозунги для складывания характера. В рабочем же кабинете Аркадия Мироновича висел определяющий стимул, собственноручно начертанный им на полосе ватмана розовым фломастером. И этот стимул направлял всю деятельность Аркадия Мироновича.
- Мир победит войну!
На противоположной стене висел портрет Бенджамина Спока с его дарственным автографом.
Если же мы обратимся к судьбе, банальность которой была провозглашена Аркадием Мироновичем не без лукавства, то перед нами предстанут четыре типовых блока, как наиболее выразительные для данного поколения. Эти блоки: школа - война - институт - работа.
Каждый типовой блок в свою очередь как бы складывается из типовых деталей, выпускаемых судьбой со своего бессменного конвейера. Набор деталей достаточно велик, но вместе с тем они выпускаются по определенному и словно бы в высших инстанциях утверждаемому эталону.
Школа. Этот блок открывается трогательной историей о любимом учителе, пробудившем в русоголовом мальчике (девочке с косичками) первый интерес к литературе (биологии, физике и т.д.), что и определило впоследствии выбор жизни. Сюда же примыкает новелла о первой влюбленности, о первой измене друга и первой преданности (добавляется по вкусу). Тут все первое - и оттого как бы не бывавшее раньше - так ведь и действительно не бывавшее, и потому это только мое, неблочное.
Война. Не правда ли, странно: каким образом война может выступить в качестве типового построения. Но если вспомнить, что речь идет об Аркадии Мироновиче Сычеве, 1924 года рождения, то многое станет понятным. Мальчишки вырастали как бы войне навстречу, достигнув к ее началу призывного возраста. Из двух десятых классов Ногинской средней школы № 12 Аркадий Сычев остался один. Нет у Аркаши Сычева школьных друзей, одни подруги.
Имелось единственное исключение. Женя Верник из 10 Б класса той же школы № 12 уцелел на войне, поскольку на ней не был. Папа Верник определил сына в военную ветеринарную академию, каковую Женя благополучно закончил в год Победы. А как он увлекался физикой. Но выбор был сделан. Лейтенанта ветеринарных войск послали на службу в Монголию, там он и пыхтел до середины пятидесятых годов, пока не удалось проскочить в аспирантуру по той же ветеринарной части - с помощью того же папы Верник. Способный ведь был, защитился, четыре своих куска имеет, но судьба-то антитиповая, нежеланная, если хотите, постылая.
За сорок лет Сычев и Верник встретились только раз. Верник заискивал перед Аркадием Мироновичем, плакался на судьбу. За четыре года неучастия в военных действиях пришлось расплачиваться четырьмя десятилетиями опрокинутой жизни. И с женами не заладилось, и дети получились какими-то недоделанными, скособоченными, один заика, второй альбинос.
