– Мама, ты в своем уме?! Зачем ты ее унижаешь так?! Они же сестры, дай ей хоть немного самостоятельности! Ей же десять лет, мама!
– А! Ишь чё?! Заговорила! А ты вспомни, как аборт собиралась делать! А теперь – сестры! Да если б не я, хрен бы сейчас вы тут стояли умилялись!
Тамара Николаевна в обиде поджала губы. Пришла переодетая в чистое Лилька. Она чуть не плакала, потому что надела приготовленный бабушкой Маринкин халат на сто размеров больше и повязала на голову Тамарочкин хлопчатобумажный платок набекрень. Лилька чувствовала себя полной дурой в таком наряде.
– Марина, ну вы что? Не надо ругаться! – она повернулась к бабуле. – Вот смотри, я все надела.
– Да идите вы!
Маша мирно спала. Она пока не понимала, что родилась в бабьем царстве, где полновластно правила ее бабушка – царица Тамара, которая всех любила, всем хотела только добра, обо всех заботилась и за каждого готова была жизнь отдать. Но почему-то никто не ценил ее жертвы и все задыхались от этой любви.
– Скоты неблагодарные, – причитала мать уже из кухни, – я корячусь на всех вас, и ни слова ни полслова благодарности!
– Да не надо уже корячиться! – услышав ворчание, Марина влетела в кухню. – Иди отдыхай, мама! Занимайся собой! Почитай, поспи, полежи! Погуляй, к подруге своей, Клаве, сходи! Не надо на нас батрачить! Ты не можешь, что ли, жить собой?! Тебе надо все наши жизни проживать, да?! Дай мне самой прожить свое! Дай, не лезь ты в душу!
– Да нет у тебя души! Нет! Потому что ты бесчувственная скотина! Ты вообще не мать! Ты убийца детей!
Маша проснулась, заплакала. Лилька тихонько сидела на диване. Она жалела Марину. И Тамарочку тоже, немножко.
Марина взяла дочку на руки и унесла в дальнюю комнату, тихонько села, прижав ее к себе.
– Баю, баю, баю, бай… Маша, глазки закрывай… титьку мамину соси… маме счастья принеси…
У Маринки начались первые вопросы и первые проблемы. Кроме сложных отношений с матерью, во-первых, вес. Марина набрала семнадцать килограммов. Во-вторых, сон. Вдоволь поспать не было никакой возможности. Можно было подремать часик днем, но Марина ложилась на пол, цеплялась ногами за низ дивана и качала пресс. Первую проблему она решила довольно быстро, за три месяца восстановив свою прежнюю стройность. Вторую проблему мешало разрешить многое – стирка, глажка, готовка, газики. Поначалу Марина по-честному гладила пеленки с двух сторон, потом – с одной, потом плюнула на это бесполезное действо и перестала гладить их вовсе. Памперсов в начале девяностых еще не было, измученные мамочки пользовались марлевыми подгузниками, а детей советские педагоги-педиатры заставляли туго пеленать перед сном.
– Маринка, туже пеленай! А то проснется девка, вскинет руками, испугается саму себя и заикой останется! – учила Тамара Николаевна.
Как все несчастные, стянутые пеленками младенцы, Маша лежала, не в силах шевельнуть ни ручкой, ни ножкой, поэтому любой дискомфорт дочери Марина чувствовала на себе, она вставала за ночь раз шесть. Эта перманентная бессонница выматывала, притупив первую радость материнства. Маринка хотела лишь одного – спать, спать и спать.
После рождения дочери Вовчик записал ее на себя, имя выбрал сам, в загс ходили вместе. Признал, значит, что его. Он честно прожил с Мариной и дочерью месяц, даже два раза вставал ночью, качал мокрую Машку и совал ей соску вместо того, чтобы поменять подгузник. Когда Маше исполнился месяц, Вова пошел в гости. В гостях он был долго. Около двух месяцев. За это время он несколько раз звонил, говорил, что друг-хозяин уехал в Карловы Вары и попросил его присмотреть за квартирой. Вова отнесся к просьбе, видимо, очень серьезно, потому что продолжал присматривать за квартирой и днем, и ночью, и даже после приезда хозяина. Вернее, хозяйки. Миловидной молодой барышни, одинокой, разведенной, с дочерью на руках. Но там дочь была уже большая и не надо было вставать ночью, разогревать молочко и поить ее из бутылочки, она уже сама себе прекрасно готовила, поэтому Вова решил: а какая разница? Там женщина с ребенком, тут женщина с ребенком. Только там уже выросли, а здесь пока растут. Об этом Марина узнала позже, просто сейчас она так устала, что у нее не осталось никаких женских сил на гендерные разборки, выяснение расположения явочной квартиры и места ночевки новоиспеченного папаши.
Полгода спустя (за это время Вова приходил и снова исчезал несколько раз) Марина поняла, что надо прекращать эти «веселые картинки».
– Лукьяненко, ты понимаешь, что ведешь себя как раздолбай?
– Тебя что-то не устраивает, дорогая?
– Если ты не заметил, у нас ребенок.
Он сидел на диване, нервно качая ногой, и о чем-то думал.
– Вова, ты понимаешь, что мне тяжело одной с ребенком и собакой?
– Ты ведь не совсем одна.
– Вообще-то, я о тебе. О мужчине в доме.
– Честно скажи, ребенок мой?
– Да пошел ты! Придурок.
И он пошел. Марина уже не знала, как определить свой статус. Жена? Нет, они не расписаны. Подруга? Нет, им не хамят. Сожительница? Нет, с ней, как минимум, сожительствуют. Сестра? Нет, брат сестре всегда поможет материально. Мать его ребенка? Нет, Вовчик в сомнениях. Просто давняя знакомая. «Откуда такая нерешительность? Отчего бы мне не послать этого мятущегося папашу раз и навсегда? Что еще должно произойти, чтобы я подняла самооценку? Ну нельзя же быть такой безвольной размазней и позволять так относиться к себе! А почему, собственно, размазней? Совсем даже и не размазней…» Марина вдруг отчетливо поняла причину. Это было не терпение. Это была нелюбовь. Равнодушие. Просто она никогда его не любила. От скуки перевезла к нему вещи, родила, потому что пора пришла. Чтобы не быть одной – не гонит и не устраивает сцен, потому что не ревнует. Еще немного поразмышляв об этом, Марина решила ситуацию временно отпустить. Пока не подрастет Машка.
***
Когда Патриции исполнилось полтора года, Марина решила подзаработать деньжат. Она обратилась в Московский клуб собаководства, где Патрю покупала. Чтобы не летать далеко на вязку, ей посоветовали хорошего кобеля в соседней с Хантаей области. Марина созвонилась с заводчиком, рассчитала нужные дни и повезла собаку женить. Вернее, замуж выдавать. Кобель был раза в два больше не маленькой Патриции, он был очень рад новому знакомству, да и сам сразу приглянулся невесте. Чтобы наверняка получилось, их женили два раза. Через день Марина вернулась домой, где счастливая жена-сенбернарша стала высиживать щенков. Ей требовалось усиленное питание, какие-то там витамины. Как у многих собак этой породы, у Патриции были слабые суставы на задних лапах, так как собаки растут, быстро набирая приличную массу. Во время беременности нагрузка на лапы возрастала, и Патря ходила, выворачивая задние лапы наружу. Забот увеличилось, но это были цветочки. Патриция в срок родила одиннадцать щенков. Марина уже знала, что такое вырастить одного сенбернара. Но одиннадцать! Она построила в одной из комнат родительской квартиры детскую для сенбернарчиков, предварительно вынеся оттуда всю мебель. Вход в комнату на высоту высокого человеческого шага забили досками, чтобы собачки не покидали территорию детского сада. На пол накидали белой типографской бумаги, которую Иван Иванович приобрел по знакомству.
Роды Марина принимала сама. Натерпелась, насмотрелась, наревелась. Но, слава богу, все прошло благополучно, и мать, и дети остались живы-здоровы. Маринка могла часами сидеть в вольере рядом с кормящей мамашей, чесать ей живот и за ухом и говорить собаке милые глупости. Они обе были счастливы. Детки росли, начался дополнительный прикорм из жидкой кашки, нежирного фарша, творожка с молоком, водички. Марине, как могла, помогала Лилька.
Тем временем в местном клубе собаководства прознали о несанкционированной вязке и рождении одиннадцати «не облагаемых налогом» щенков. К Марине пришла вежливая женщина с ядовитой улыбкой и с порога объявила, дескать, на каком основании?
