Но выигрыш во времени оказался недостаточным, чтобы оторваться от "мессеров". Они быстро перестроили боевые порядки, разбились на пары, каждая из которых устремилась к "своей" цели.

Секторы газа двинуты вперед "по защелку", машина несется со сниженном на максимальной скорости, и я по биению штурвала ощущаю ее сумасшедший, близкий к пределу пульс. Интересно, а какой пульс сейчас у меня самого? Впрочем, это неважно - человеческое сердце должно выдержать там, где крошится самая прочная сталь!

А вот и "моя" пара! "Мессеры" приближаются справа наперерез. Ну теперь я вам хвост по подставлю! Закладываю глубокий крен, бросаю машину навстречу врагу, ловлю ведущего в светящуюся паутину коллиматорного прицела, даю короткую очередь. Нет, так встречаться они не хотят - отворачивают в сторону и выходят из зоны прицельного огня. Им торопиться некуда, будут искать подходящего момента. А я их, конечно, не преследую, сразу возвращаю машину на прежний курс. Для нас выигранная пара минут - это десяток километров, приближающих нас к своей территории.

Снова атака. Теперь с двух сторон. Это уже хуже. Один из "мессершмиттов" подошел вплотную к "пешке". Стрелять не будет, это ясно: слишком мала дистанция. Но фашист делает вид, что собирается отрубить винтом элерон. Ну, это уже блеф! Таран - наше, советское оружие. Сейчас проверим крепость вражеских нервов...

Резко кручу штурвал вправо. Кажется, столкновение неминуемо. Но нет, фашист тут же камнем проваливается вниз. Есть еще несколько минут!

А в воздухе мы одни - только наш самолет и... туча вражеских. Где сейчас остальные бомбардировщики группы, где командир?

Еще атака - еще маневр. Атака... маневр. Над кабиной проносятся разноцветные трассы снарядов, посылаемых вражескими истребителями. Я непрерывно кручу штурвал, жму на педали. Самолет мотается из стороны в сторону, скользит, ныряет, снова рвется в небо. Теперь маневр - это жизнь, это возможность продолжать борьбу, вернуться в боевой строй. Маневр - и общее направление полета на восток, километр за километром - к своим.

Еще один фашист висит "на хвосте", бьет прямо-таки здорово, вот-вот зацепит. И "держится" прочно. Видно, матерый, от этого просто так не увернешься. Попробуем иначе. Хватаю штурвал на себя, на крутой горке теряю скорость, выполняю переворот через крыло, и машина - в отрицательном пикировании. Вишу на ремнях вниз головой, кровь стучит в висках, но все же ухитряюсь осмотреться. Все в порядке: восьмерка "мессеров" несется со снижением в противоположную от нас сторону, а две пары истребителей мечутся далеко вверху, тысячах этак на трех. Не ожидали от бомбардировщика такого "выкрутаса". Да, это не СБ, тот просто сломался бы, как игрушечный, при таких перегрузках. Но и "петляков" имеет свои пределы. Вот уже началась тряска. Бросаю взгляд на приборы. Скорость по прибору около семисот километров. Надо срочно выводить из пике.

Осторожно тяну штурвал на себя. Скорость все еще медленно продолжает расти, тряска - тоже. Хватит ли запаса прочности? Приборная доска ходуном ходит перед глазами, теперь и скорость не определишь. Да это и не нужно все равно вывод из пикирования не ускоришь, здесь действуют неумолимые законы физики и аэродинамики. Все же пытаюсь форсировать события, еще "добираю" рвущийся из рук штурвал. Самолет не реагирует. Потеря управления! Этого только не хватало. Но все может быть, ведь машина на такие скорости не рассчитана. А земля набегает неотвратимо, и кажется, нет силы, которая вытащит непослушный самолет из отвесного пикирования.

Нажимаю на тумблер электрического привода триммера. Машина вздрогнула, просела; земля медленно поползла под крылья; перегрузка вдавила голову в плечи. Теперь весь вопрос в том, хватит ли высоты и выдержат ли напряжение узлы, болты, заклепки...

Вибрация прекратилась. У верхнего обреза фонаря появилась линия горизонта. Скорость 720 км/час, стрелка высотомера на нулевой отметке. Осторожно пробую рули, убеждаюсь, что самолет вновь послушен, и прижимаю его к самой земле. Порядок. Осматриваюсь.

Вокруг от горизонта до горизонта - беспредельная, выжженная солнцем бурая степь. А над ней, тоже поблекшее от жары, безоблачное небо, в котором все еще бестолково снуют "мессеры", ошарашенные потерей верной добычи. Теперь они нам не страшны; даже демаскирующая тень от самолета на бреющем прячется под фюзеляж. Ищи ветра в поле!

Все еще с трудом верится, что удалось окончательно вырваться из вражеского кольца. С плеч медленно спадает тяжесть. Да, немыслимые перегрузки достались не одному только самолету! Но теперь к линии фронта, домой!

- Николай! - кричу через плечо Аргунову. - Давай кратчайший курс на Гумрак.

Хорошо "брить" над ровной степью, где нет ни бугров, ни рощ, ни столбов. Видимость, как говорят летчики, "миллион на миллион". Никаких препятствий, все как на ладони.

Вот далеко впереди какая-то темная полоса. Обойти? Рисковать, пожалуй, не стоит. Нет, все-таки лететь по прямой... Да это же колонна автомашин!

Остальное выполняю почти механически: небольшой горкой набираю высоту, немного доворачиваю самолет вправо, целюсь по головной машине и жму на гашетку. Сухо гремят пулеметы. Прошиваю колонну от головы до хвоста. Вижу, как солдаты вываливаются прямо через борта машин и расползаются по пыльной траве. Снова разворачиваюсь на курс к дому. Замечаю над головой несколько пар "яков". Это наши истребители. Они ищут нас, ждут, как условлено, группу... Но... полка бомбардировщиков в воздухе уже нет.

В тот же вечер командир группы устроил для летного состава нашего полка и истребительного общий ужин. Видно, ему хотелось, чтобы мы хоть немного отвлеклись от тяжелых дум, стряхнули страшное напряжение. Столы ломились от напитков и закусок, аккордеонист одну за другой играл мелодии любимых песен. Но, как говорится, не пилось, не елось и петь не хотелось. Веселая музыка не могла заглушить нахлынувшую тоску. В памяти неотступно стояли картины жестокого, неравного боя, гибели товарищей. И хотя никому из вернувшихся на базу не в чем было себя упрекнуть, каждый честно выполнил свой долг, все мы, сидя здесь, за обильными столами, чувствовали себя в чем-то виноватыми перед павшими боевыми друзьями.

Задание было выполнено. Но какой ценой? Семь экипажей из пятнадцати вылетавших недосчитался наш 150-й бомбардировочный авиаполк. Из трех Героев Советского Союза не вернулись двое - Филипп Демченков и Андрей Хвастунов. Таких потерь в одном вылете полк никогда не имел.

Сейчас командира полка трудно было узнать, так отразились на нем трагические события минувшего дня. Он сидел за столом молча, стиснув ладонями голову, устремив отсутствующий взгляд куда-то за стены столовой. Что видел он там? Наверное, то же, что и мы: зловещую паутину огненных трасс вокруг ведомого им боевого порядка, дымные факелы горящих бомбардировщиков в раскаленном белесом небе, отчаянное единоборство со стаями озверевших врагов... А может, думал командир о том, что если массированный удар по неприятельскому аэродрому в целом и не удался, то во всяком случае полк выполнил задачу с честью, никто не свернул с боевого курса, не "разгрузился" куда попало, как это нередко делали экипажи фашистских бомбардировщиков, чтобы спастись бегством. Фотоснимками подтверждено: в результате бомбового удара по аэродрому уничтожено 27 самолетов противника; пять его истребителей сбито в воздушном бою.

История этого вылета долго продолжала давать пищу для размышлений и выводов. День за днем восстанавливались детали, эпизоды, полнее становилась общая картина события, охватить которое сразу было невозможно. Так, уже после возвращения на свой аэродром, увидев окровавленные руки сержанта Великородного - стрелка-радиста из экипажа Ушакова, - я вспомнил, как этот богатырь стрелял через боковой блистер по "мессершмитту", держа ШКАС в руках. Скорострельный пулемет конструкции Шпитальиого и Комарицкого, внешне похожий на отбойный молоток, обладал в десятки раз большей отдачей, чем мирный инструмент шахтера, бился в руках сержанта, сдирая с ладоней кожу. Но стрелок, не обращая внимания на боль, влепил-таки в "мессера" порцию свинца, и тот камнем рухнул на землю.