Она уже много лет не пела в одном концерте вместе со звездами польской эстрады. Те смотрели на Анну, как смотрят молодые самоуверенные футболисты на вчерашнего прославленного форварда, который потерял и скорость и силу удара, но все еще пытается удержаться в лидерах...

А в этом концерте в Донецке главной звездой был Чеслав Немен - певец и композитор, глубоко современный, правда, на взгляд Анны, иногда сложный для восприятия, но имеющий огромную армию поклонников и последователей во многих странах. Сам Немен не особенно охотно согласился участвовать в сборном концерте. Его устраивали только сольные выступления.

- Я песенок не пою, - пренебрежительно говорил он. - Я вообще не знаю, что это такое... Я играю баллады.

Все смотрели на Немена с уважением. В черном, по-военному скроенном костюме со стоячим воротничком, он мало был похож на артиста, скорее, на какого-то сурового проповедника. Некоторые даже побаивались его. В концерте Немен пел перед Анной. Зрители, собравшиеся в огромном спортивном зале, приняли его с энтузиазмом. Дважды он пел на бис. Мог бы спеть и третий, но перестарался: долго не выходил, публика успокоилась, и ведущая объявила Анну Герман.

Певицу встретили аплодисментами. Она спела "Быть может", потом еще одну свою песню - "Это, наверное, май". Пела она, как всегда, ровно, мягко и в то же время вдохновенно, нежно, страстно. Сразу же после этой песни началась овация. К эстраде пробирались люди с цветами. Очень просили "Надежду". Она готова была к этой просьбе и запела любимую песню. Теперь зал пел с ней, потом снова началась овация и "Надежду" пришлось повторить... Анна видела, как сбоку из-за кулис за ней внимательно наблюдает Немен, там собрались и другие артисты, в том числе и оперные. Она спела "Когда цвели сады", и теперь овация и крики "браво" сотрясали Дворец спорта, потом исполнила еще одну польскую песню. Зрители не отпускали ее. Анна подошла к микрофону, пытаясь объяснить, что репертуар исчерпан, что музыканты больше ничего не смогут сыграть, но публике не хотелось ее отпускать. И пришлось спеть "Надежду" еще раз!

В душе Анна торжествовала. Она не удержалась и даже черкнула несколько слов об этом успехе Качалиной. "Передай Боре, - просила она (Анна знала, что Борис в восторге от Немена), - что меня приняли лучше, чем самого пана Чеслава, Так что есть еще порох в пороховницах!"

И снова Анна с грустью подумала, как много значит в судьбе певца настоящая песня и как жаль, что таких песен у нее в Польше слишком мало.

В Москву Анна прилетела полтора месяца спустя - в начале декабря шли съемки передачи "Песня - 1977". Как оказалось, в этой программе ей предстояло исполнить две песни: "Когда цвели сады" и "Эхо любви" Евгения Птичкина и Роберта Рождественского.

Клавир последней песни Анна получила год назад - накануне последнего приезда в СССР по приглашению телевидения. Качалина писала, что песня предназначается для художественного фильма "Судьба", который ставит актер и режиссер Евгений Матвеев. Анне эта песня показалась очень печальной. Пожалуй, самой печальной из того, что ей приходилось петь до сих пор. Вероятно, она не рискнула бы исполнить ее в концерте: уж слишком драматические ноты звучат в ней. Боялась сорваться в сентиментальность. Но песню эту она разучила быстро.

На следующий же день после того, как она прилетела, состоялась запись. На "Мелодию" приехал Птичкин, приехал и Евгений Матвеев. В студии разместился оркестр кинематографии, дирижер взмахнул палочкой, и началась репетиция. Анна сняла туфли и стояла босиком перед микрофоном. Когда после записи она вышла из студии, то первое, что ей бросилось в глаза, - это изменившееся за полчаса лицо Матвеева. Оно как-то осунулось. На глазах блестели слезы.

- Извините, - оправдывался он. - Не смог сдержаться. Спасибо вам, Анечка, огромное!

Трудно сказать почему, но песню эту Анна явно недооценила. Она как-то забыла про нее - мол, сделала работу честно и добросовестно, и все. А песня пошла. Еще не вышел на экраны фильм, еще не было телевизионных передач, а были лишь радиопередачи, но "Эхо любви" полюбилось. Письма, как чуткий барометр, "регистрировали" успех, они шли и шли. Авторы писем просили, требовали еще и еще раз передать любимую песню.

- Так что, Анна, у нас к вам просьба, - говорила ей редактор Татьяна Коршилова, - спеть "Когда цвели сады" и "Эхо любви".

- Постойте, "Эхо любви"? Да я ведь пела эту песню только раз. Однажды записала на "Мелодии" и почти забыла.

- Ничего, Анна, все будет в порядке, - утешала Коршилова. - вы человек талантливый. И потом, мы хотим, чтобы вы спели "Эхо любви" в дуэте с Львом Лещенко. Тут и Евгений Николаевич Птичкин нам поможет.

- И у меня к вам просьба, - нерешительно сказала Анна. - Я, конечно, постараюсь вспомнить. Только давайте мы с Лещенко будем петь без фонограммы, живьем.

- О нет, это исключено, - замахала руками Коршилова. - Во-первых, концертная студия не приспособлена для оркестра, а во-вторых, вы с Лещенко, извините, не смотритесь рядом: вы выше. Он будет стоять в глубине сцены, а вы с краю.

Наложение на готовую фонограмму сделали довольно быстро. Можно было бы еще быстрее, но Лещенко несколько раз ошибался. Съемки продолжались два дня. На практике это означало два дубля одного концерта. И оба дня Анна терзалась: "Ну зачем я согласилась петь под фонограмму? Получается не так, как хотелось".

За несколько часов до начала съемок второго дубля она позвонила Шаинскому:

- Владимир Яковлевич, вы всемогущий человек, сделайте что-нибудь! Ведь ваши "Сады" много потеряют, песню обязательно надо петь "живьем".

- Да с чего это вы взяли, Анечка, что я всемогущий? - польщенный, удивился Шаинский. - По сравнению с редакторами я просто ноль без палочки. Но раз вы просите, попробую.

Перед самым началом концерта, уже в артистической, Шаинский радостно сообщил Анне:

- Просьба удовлетворена. Будете петь под оркестровую фонограмму.

Да, в тот декабрьский вечер Анна одна из всех участников заключительного концерта "Песня - 1977" пела сама, "своим голосом". И одна-единственная в этой подготовленной "телевизионной" аудитории исполнила песню "Когда цвели сады" на бис!

Очарованные зрители попросту забыли, что они находятся не в концертном зале, а на съемках телевизионной передачи, и дали волю своим эмоциям. Наверное, многие из наших артистов, которые участвовали в этом концерте, тоже могли бы петь "живьем". Но больше почему-то доверяли фонограмме, техническому совершенству звукозаписывающей аппаратуры. Меньше думали об искренности, о том, что каждое естественное выступление по-своему неповторимо.

Дни, проведенные в Москве, как всегда, были заполнены до отказа. Встречи с композиторами, прослушивание новых песен, подготовка к записям, сами записи, съемки на телевидении. От всего этого избытка движений, желания все разом исполнить, спеть, записать, выпустить - болела голова, ломило в позвоночнике, сон приходил с трудом. Но все это было счастье. И о большем не стоило мечтать. Всего пять дней! Но и тут записи на "Мелодии", съемки концерта на телевидении и огромная пачка клавиров, которые, возможно, скоро "запоют" ее голосом.

Правда, Анна чувствовала, что у нее уже не хватает сил спорить и переубеждать молодых, зачастую весьма энергичных авторов, которые прорывались к ней с готовыми оркестровыми фонограммами.

- Поймите же, - чуть не умоляла она их, - во сколько раз будет лучше, если я буду чувствовать рядом живой оркестр!

- А вы поймите нас, Аня! Где мы вам его найдем сейчас? Мы и так месяцами ловили музыкантов, выколачивали студии, чтобы записать оркестр специально для вас!

Это "специально для вас" действовало магически. Ей так давно не говорили - "специально для вас"!

xxx

В варшавской квартире - тишина. Ровно посапывает маленький Збышек, с часу до трех он спит, и теперь мама, разложив перед собой клавиры, может вполголоса попеть. Когда Анна поет в присутствии сына, он почему-то начинает горько плакать. По-видимому, он уже понимает: если мама поет, то, значит, скоро уедет. А кому из малышей нравится, когда мама или папа уезжают!