После многочисленных переговоров, при содействии друзей ей наконец удалось собрать маленький ансамбль. Музыканты от сорока до пятидесяти, побывавшие за многие годы своей артистической жизни во многих коллективах, по тем или иным причинам вынужденные с ними расстаться, безразлично относились к тому, что играть, где играть и кому аккомпанировать. Но играли они вполне профессионально, хотя из зрительного зала смотрелись неважно. И хотя мастерства им было не занимать, их равнодушие коробило Анну. Неискушенные зрители не смогли бы уловить этого, но певица чувствовала это равнодушие и не могла с ним примириться. На репетициях она пела в полный голос, как на концерте. Ей хотелось вырвать у них хоть искру страсти, порыва, увидеть отблеск огонька в глазах. Но все безрезультатно. Лица музыкантов не менялись ни когда зал сотрясался от аплодисментов, ни когда зрители неистово кричали "браво", ни когда пожилые люди утирали слезы и засыпали Анну цветами. Все решилось само собой. Наступил сильный болевой приступ - врачи советовали немедленно лечь в больницу. Анну колотило от одной мысли, что ей опять придется дышать запахом лекарств и видеть шприцы, бинты и гипсы. Она буквально вымолила разрешение лежать дома. Несколько концертов пришлось отменить, и когда она через две недели вновь попыталась собрать ансамбль, оказалось, что музыканты исчезли, словно их и не было.

Анна с удовольствием приняла приглашение военного оркестра выступить с ним на сборных концертах, и на этих концертах она не только пела, но и отдыхала душой. Пусть оркестр еще далек от идеала и не так современен, но она знает, что там, за спиной, на сцене сидят люди с живыми сердцами, горящими душами, живо реагирующие на каждый порыв певицы.

В конце декабря 1972 года, накануне рождества, ей позвонили из Министерства культуры и предложили, нет, скорее, сообщили как о вопросе решенном: в составе большой группы польских артистов она направляется с концертами в Соединенные Штаты.

С одной стороны, она обрадовалась этому известию: может быть, за время ее отсутствия наконец-то решится вопрос с оркестром. Откровенно говоря, ее гастрольная жизнь на родине представлялась довольно смутно: военный оркестр принимался за длительные репетиции новой программы, так что предстояло опять искать безработных музыкантов. С другой - первая поездка в Америку оставила в ее душе неприятный осадок: атмосфера постоянной спешки и напряжения, равнодушия и делячества подавляла и угнетала. Но выбора не было - надо было работать...

В Нью-Йорке, когда они прилетели, стояли трескучие январские морозы. Если в Варшаве снег неожиданно растаял в самом начале января, то Нью-Йорк с высоты напоминал огромный сугроб, весь исчерченный сплошными линиями улиц и автострад. Их, как и в прошлый раз, поселили в третьесортную гостиницу, плохо отапливаемую, и, как в прошлый раз, с самого начала был задан бешеный темп, которому тем не менее надо было подчиняться. Больше всего Анна боялась болевого приступа; ей казалось, что, заболей она здесь, через нее переступят, забудут, раздавят.

Правда, импресарио был другой - моложавый человек с живыми черными глазами, эмигрант из Польши. Он без умолку неуклюже и примитивно острил. Сам громко хохотал над собственными нелепыми шутками и нисколько не смущался абсолютного безразличия окружающих. Снова американские поляки до отказа заполняли помещения, где они выступали. Снова Анна видела слезы на глазах пожилых людей. Снова их приглашали на семейные ужины с надеждой услышать о том, что происходит на бывшей родине. У Анны не было ни сил, ни желания вести разговоры. Она ссылалась на плохое самочувствие (впрочем, это была правда - на сей раз резко понизилось давление и непрестанно болела правая рука). Однажды после концерта к ней подошел маленький рыжий человек в очках.

- По-русски понимаете? - поинтересовался он.

- Немножко, - ответила Анна.

- Я устраиваю сейчас русскую программу, - объяснил он. - И такая певица, как вы, мне бы пригодилась. У нас прекрасные условия. - Он назвал цифры. - Чтобы заработать такие деньги в Польше, надо надрываться пятнадцать лет, а здесь - за полгода...

- Условия у вас действительно заманчивые, - холодно улыбнулась Анна и заговорила на чистейшем русском языке. - Но я предпочитаю "надрываться" дома. - Ею овладела настоящая злость. - Да я бы отдала все на свете, лишь бы завтра же оказаться дома!

Человек раскрыл рот от удивления и, с трудом подбирая слова, начал робкое наступление:

- Ага, я ошибся, вы подосланы из польского ГПУ... Пропагандой занимаетесь? Поберегитесь!

Но Анна уже не слушала его, она резко повернулась и хлопнула дверью артистической.

Что нравилось Анне в Америке, так это погода - она стояла необыкновенно ровная, морозная, с неба падали большие хлопья снега. Анна жалела, что практически нет времени пойти в театр или даже в кино, что опять она видит Америку из окна автобуса.

Из Нью-Йорка она возвращалась в плохом настроении. Последние дни в Америке тянулись особенно нудно.

На аэродроме Окенче в Варшаве ее встречал необычно веселый и счастливый Збышек.

- Что случилось? - немного удивилась Анна. - Тебя повысили по службе или ты выиграл в лотерею?

- Нет, - загадочно ответил Збышек, - я женюсь...

- Как? - поразилась Анна. - На ком?

- Все решено! Сейчас мы едем домой, завтракаем, а потом сразу идем подавать заявление. - И уже серьезно добавил: - Ведь мы уже все обдумали, правда?

- Правда, - ответила Анна. И подумала: "Милый, добрый Збышек, наша любовь была такой трудной. Еще неизвестно, как бы все повернулось, если бы не твоя преданность и поддержка. Я так хочу, чтобы ты был счастлив со мной! Какой она станет, наша молодая семья? Будет ли у нас продолжение? Ведь мне уже тридцать шесть, я еще не совсем здорова. Смогу ли я родить? А так хочется иметь сына..."

Да, трудна и противоречива жизнь эстрадной певицы, у которой рабочее время расписано на много месяцев вперед. И практически невозможно из этого рабочего времени хоть чуточку вырвать для себя. Особенно нелегко решиться иметь ребенка. Ведь это значит, что ты выпадаешь из привычного ритма больше чем на год. Удастся ли его наверстать, удастся ли снова "попасть в обойму": отставание на год - срок значительный. А может быть, это просто преувеличение, может быть, год и не такой большой срок, ведь было пять лет отставания, пять тяжелейших лет в жизни - и все-таки возвращение состоялось! Вообще отказываться от привычного всегда трудно. Вчера, позавчера были сцена, свет юпитеров, рукоплескания, уйма друзей и поклонников. И вот детский крик, пеленки, бессонные ночи, стирка, кухня. "Будничность и серость?"

А может быть, в этой будничности и заключено подлинное человеческое счастье?

Вопрос о "ее" оркестре так и не решался. Он тянулся бесконечно: то казалось, что вот-вот все решится, но вдруг кто-то уезжал, кто-то терял визу, кто-то требовал еще одной; бумаги кочевали по инстанциям. А она сидела без дела, ходила по магазинам, стирала, готовила. К концу дня она чувствовала себя разбитой и немощной. Иногда ей предлагали участие в сборных концертах, и она с радостью принимала эти приглашения. Ей всегда доставалось больше всего аплодисментов, и она искренне сокрушалась, что следующий концерт не завтра, а когда - неизвестно. Анну неизменно приглашали на все официальные торжества, посвященные важнейшим событиям в жизни польского государства. Она приезжала на репетиции, терпеливо ждала своей очереди. Музыканты из оркестров под управлением Ежи Мильяна и Стефана Рахоня встречали появление Герман на сцене шумными одобрительными аплодисментами. У нее сразу же загорались глаза, исчезало уныние. Но репетиции кончались, и она ехала домой на трамвае, чтобы вернуться к домашним делам.

Композиторы, которые одолевали ее со времени первых успехов на эстраде, казалось бы, до вчерашнего дня, неожиданно, как по команде, перестали звонить. Она уже не выключала телефон после десяти и вздрагивала при каждом звонке, будто сейчас услышит что-то очень важное для себя.