Особенно ей противно его притворство. Сошников постоянно врёт друзьям о своей состоятельности, и врёт как-то нелепо, бестолково. Например, сообщает, что собирается купить костюм от «Бриони» или новый «Мерседес», что смешно при его зарплате инженера в маленьком подмосковном НИИ. Он прекрасно разбирается в дорогих хронометрах и автомобилях, даже в коллекциях модной мужской одежды, и в компании может часами с настоящим, искренним вдохновением, какое бывает только у молодых актёров, недавно добившихся первого успеха, говорить о них. Слушая его, Елена часто вспоминает известную фразу о том, что лучше всего выдаёт принадлежность человека к низшему сословию умение разбираться в предметах роскоши, и всегда краснеет при этой мысли – ей кажется, что это вместе с ней думает каждый. Если у Сошникова заводятся лишние деньги, он приобретает безделушки люксовых брендов, таких как «Дюпон», «Монблан» или «Картье». Купив дорогую вещь – какую-нибудь зажигалку, брелок или бумажник (на что-то подороже, вроде часов или пальто у него уже не хватает денег), он обращается с ней благоговейно – хранит в заводской упаковке, кладёт во время обеда рядом с собой на стол, и если даёт кому-нибудь посмотреть, то рефлекторно протягивает следом руки, и пристальным, немигающим взглядом следит за ней. Однажды он вдрызг разругался со своим знакомым из-за того, что тот сорвал с лакированной зажигалки упаковочную пластиковую плёнку.
К такому человеку не может привязаться нормальная, здоровая женщина, не может желать разделить с ним судьбу. Но без Сошникова Елене было бы сложно. У него по крайней мере есть жильё. Это обычная трёшка в хрущёвке, тесная, неказистая и с такой запутанной планировкой, что, несмотря на её крошечные размеры, каждый новый гость теряется в ней и долго ходит по комнатам, беззвучно ругаясь и нервно задевая плечами дверные косяки. Она обставлена старой, ещё советской мебелью казённого жёлтого цвета, в ней сыро и пахнет подвалом, а если дети из квартиры сверху расшалятся, то дрожит потолок, люстра, мелко позвякивая стекляшками, качается как от ветра, и по стенам шарахаются кривые бледные тени. Но дом находится недалеко от центра, и путь до работы у Елены занимает всего двадцать минут. Если она разойдётся с Сошниковым, ей придётся перебраться в лучшем случае в грязное, крикливое общежитие на дальней окраине Москвы, а в худшем – снимать жильё где-нибудь во Фрязино. Тогда на дорогу станет уходить часа два, каждое утро надо будет брать приступом электричку, а после – давиться в вагоне метро, и являться в офис растрёпанной, уставшей. Кроме того, Сошников даёт ей деньги, пусть и небольшие – по десять-пятнадцать тысяч в месяц. Ну и, наконец, есть и естественные потребности…
При мысли о потребностях Елене становится скучно. Она глубоко вздыхает, складывает руки на коленях, и поднимает глаза на пассажиров, сидящих напротив. Несколько мгновений она со странным, настоящим любопытством осматривает рыжую девушку, играющую с айпэдом, молодого человека в спортивном костюме, вытянувшего ноги и изучающего носки своих кроссовок, старушку в старомодной шляпке с цветком, которая, щурясь, с беспомощным выражением на лице, читает объявления на стене вагона. Всё это кажется Елене забавным, и она чуть улыбается уголками губ. Но тут же чувствует, что улыбка получилось нервная, болезненная, и с досадой отворачивается.
– Ну а кто лучше живёт? – произносит она про себя с вызовом.
Она вспоминает двух своих подруг – Свету Конкину и Веру Федько. С ними она знакома ещё с института, как и Елена, они провинциалки. Конкина приехала в столицу из Магнитогорска, а Федько – из небольшого села под Липецком.
Конкина работает продавцом в салоне связи возле метро «Измайловская» и живёт с менеджером из этого же салона, Вольским, рано облысевшим, вялым тридцатипятилетним мужчиной с поношенным лицом, на котором все черты – начиная с глубоких и тёмных морщин на лбу, и кончая кончиками обветренных губ, загнуты книзу, и даже когда он улыбается, то кажется, что он объелся кислых яблок. Живут они в девятиэтажке неподалёку от метро «Водный стадион» вместе с матерью Вольского, жёлтой востроносой старухой, от которой пахнет луком и потом, и которая и дома и на улице всегда ходит в одном и том же синем джинсовом костюме с засаленными рукавами. Светлану мать Вольского ненавидит, считает авантюристкой, вкравшейся в доверие к сыну, и держится с ней надменно, как с приживалкой. Напрямую она к девушке не обращается, а когда ей надо что-нибудь узнать у неё, то спрашивает через сына. При этом имени Светланы она не произносит, словно брезгует им, и говорит о ней – «эта», «она», «твоя». Когда невестки и сына нет дома, старуха ходит по их комнате, роется в вещах, и если обнаруживает деньги, то берёт их себе. Вольскому поведение матери нравится, в её столичном снобизме он чувствует что-то очень лестное для себя самого, и если Светлана жалуется ему на старуху, он чешет затылок, с минуту смотрит в потолок, а затем произносит задумчиво и рассудительно: «Да в сущности права маман, квартира-то её…»
Вера Федько, замужем за Сабиновым, полировщиком из автосервиса. Он давно и беспробудно пьёт, и когда напивается, лицо его становится мягким, красным и одутловатым как подушка, и на него жутко смотреть. Вера много лет пыталась отучить мужа от бутылки, ссорилась с ним, ругалась, даже уходила от него раза два, но, наконец, начала пить вместе с ним, и её лицо тоже постепенно становится похожим на подушку. При каждой новой встрече с подругой, Елена с тоской подмечает в её внешности какие-нибудь новые изменения, приближающие её к состоянию настоящей, конченой алкоголички…
Странно, но с окончания института прошло уже одиннадцать лет, а других подруг в Москве, кроме этих двух, Елена не завела. Ещё во времена учёбы к их маленькой компании, бывало, присоединялись новые девушки, но те приходили и уходили, а они с Конкиной и Федько всё также оставались втроём, точно их связывала некая постыдная, кровавая тайна. Притом дружба у них какая-то пластиковая, ненастоящая, и наблюдая её со стороны, трудно поверить в то, что она длится много лет. Порой Елене хочется рассказать подругам о своих бедах – о ссорах с Сошниковым, о неприятностях на работе, хочется долго, по-бабски жаловаться на судьбу, с причитаниями и слезами отпуская из сердца своё горе. Но между собой они никогда не обсуждают жизненное и насущное, а беззаботно щебечут о новых коллекциях модных кутюрье, о том, как похудела Лена Ленина, о том какая тушь лучше – «Буржуа» или «Макс Фактор»… И Елене ясно, почему это так – в жизни каждой из них столько серого и отчаянного, что было бы слишком тяжело не иметь от него никакой отдушины, не спасаться иногда на неком островке беззаботности, в фальшивом, но таком уютном мирке. Если же обыденность всё же напомнит о себе в беседе – проговорится ли Верка, что до четырёх ночи искала мужа по кабакам и больницам, или Светлана с наболевшей, воспалённой ненавистью процедит вдруг сквозь зубы, что мечтает убить свекровь, то наступает неловкое молчание, втроём они несколько мгновений испуганно переглядываются, а затем торопливо переводят разговор на другую тему. Часто Елена ловит себя на мысли о том, что если случится в её жизни настоящая, серьёзная беда, то на помощь подруг ей надеяться нечего. И откажут они не потому, что будут не в силах помочь, а по той же причине, по какой сама она живёт с нелюбимым человеком – из знакомого только приезжим страха поступиться хоть малой толикой с таким трудом приобретённого комфорта. Она бы давно избавилась от этих душных фальшивых отношений, но ей до слёз страшно остаться совсем одной в этом огромном, пустом городе, так и не ставшим родным за полтора десятка лет…
Единственное её развлечение – походы по магазинам. Только это ещё будит её мысль, возбуждает нервы и заставляет чаще биться сердце, ставшее в последнее время таким холодным и тяжёлым. Все выходные напролёт она проводит в каком-нибудь крупном торговом центре – в «Золотом Вавилоне» на проспекте Мира, или в «Европейском» на Киевской. Там она забывает о привычной своей апатии, и преображается, становится раскованной, лёгкой, счастливой. Она порхает от витрины к витрине, кокетничает с продавцами, пролистывает глянцевые каталоги, и одну за другой меряет вещи, теряясь в терпких ароматах кожи, прохладных прикосновениях шёлка, в блеске лака, таинственном и прекрасном. Вещи манят её, их свежесть и новизна всегда обещают что-то светлое, радостное, и, покупая туфли или джинсы, она каждый раз загадывает, что когда будет носить их, то у неё начнётся новая, счастливая жизнь. Зная свою невоздержанность в покупках, Елена экономит на каждой мелочи, торгуется даже там, где это нельзя, и старается брать только самое необходимое. Но, разбирая вечером принесённые из магазина пакеты, она всё-таки каждый раз обнаруживает что-нибудь совершенно ей не нужное, и испытывает при этом чувство, похожее на изжогу.
