А что, если он больше никогда ее не увидит? А вдруг ее доход вчетверо больше его? Хотя какое значение это имеет сейчас? Сейчас, когда она рядом. В самолете темно, уютно, и им хорошо вдвоем. Она прижалась к нему своим податливым телом, послушным любой его прихоти. Ее рука покоилась на его бедре, совсем близко от его мужского естества, уже познавшего ее и сейчас опять напрягшегося в готовности. Ее губы раскрыты в ожидании его ищущего языка. Он едва сдержал рвущийся у него из груди стон и выпрямился, чтобы вдохнуть немного воздуха.

– От тебя пахнет бренди, – сказала она, когда их уста разомкнулись. – Я теперь полюблю этот напиток.

– Угощайся, – предложил он, и на этот раз ее язык принялся исследовать глубины его рта, заполняя их.

Поцелуй был окончен, но этот неутомимый язычок ощупывал теперь ямочку и у него на подбородке, заставляя его испытать слабость и одновременно ощущать себя властелином.

Затем в этой интригующей расселине оказался ее указательный пальчик, и она хрипловато спросила:

– А тебе не стыдно целовать меня, находясь при исполнении служебных обязанностей?

Ему нравилось участвовать в этой игре. Напустив на себя строгий вид агента спецслужбы, он произнес:

– Наверное, ты закоренелая преступница, а завлекательная внешность – твое прикрытие. Сейчас ты пыталась меня соблазнить, и мои подозрения окрепли.

– Это не единственное, что у тебя окрепло, – еле слышно проговорила она.

Действительно ли он почувствовал ее руку или это лишь разыгравшееся воображение? Черт, в том состоянии, в каком он находился сейчас, это возможно. Он тяжело сглотнул.

– Ты отвлекаешь меня от темы, – с трудом выдавил он.

– Извините, сэр, – с шутливым раскаянием вымолвила она. – Продолжайте, прошу вас.

– Как я уже говорил, – для солидности он откашлялся, – мне придется еще раз вас обыскать.

Его рот надменно скривился – как хорошо ей было знакомо это выражение! Когда она впервые увидела его самоуверенное лицо, то испугалась. Теперь оно заставляло ее сердце трепетать от восторга.

– Я убеждена, вы не захотите уклониться от исполнения своих обязанностей, – торжественно заявила она.

– Нет, я не могу этого допустить.

Он снова приблизил к ней лицо, но не поцеловал, а лишь глубоко заглянул в глаза, запуская руку ей под жакет. Тепло его тяжелой ладони у нее на груди отдалось теплой тяжестью внизу живота и запульсировало между ног. Нарочито медленно он повел руку вниз.

Эрин ощущала жар, который исходил от его пальцев и, проникая через блузку, обжигал кожу. Его глаза пронзали ее насквозь. Они глядели на нее нежным и одновременно жадным взором. Он смотрел на нее и не мог наглядеться.

Его рука опустилась ей на грудь. Он начал чувственно массировать ее круговыми движениями, пока не ощутил, как напрягся и затвердел сосок под ладонью. Ее губы, на которые он смотрел не отрываясь, раскрылись и беззвучно выдохнули его имя.

– Эрин О'Ши, – произнес он голосом, одновременно торжественным и проникновенным, – в тебе есть две удивительные вещи. Первая – вот эта. – Он провел пальцем по ее отзывчивой на ласку груди. – Вторая – твое умение произносить мое имя, на самом деле не произнося его. Я просто схожу от этого с ума.

Он ненадолго отпустил ее, но лишь затем, чтобы расстегнуть пуговицы на ее блузке. Потом его рука скользнула по ее округлым формам. Осторожно, словно раздевая ребенка, он снял тонкий кружевной лифчик и обвил ее рукой. Она подалась вперед, желая быть ближе к нему. Они не отрываясь смотрели друг на друга. Но стоило его пальцу начать чертить замысловатые фигуры на ее теле, как она тут же прикрыла глаза. Он наклонился над ней и прижался губами к уху. Осыпая поцелуями бархатистую, ароматную гладь ее шеи, он прошептал:

– Эрин, да простит меня Бог, но я так тебя хочу!

В его словах звучала настойчивость, но, несмотря на это, его испытующая рука словно убаюкивала ее. Катая шарик ее соска в своих чувственных пальцах, он спросил:

– А знаешь ли ты, какого восхитительного цвета у тебя кожа? И вкус ее тоже невозможно забыть! Я как будто ощущаю его на языке! А теперь я хочу…

В этот момент загорелось табло с надписью. «Пристегните ремни!», и раздался мелодичный сигнал, призывающий пассажиров к вниманию. Ланс тихо выругался и, прикрывая ее своим телом, вернул лифчик на место и помог застегнуть блузку. Эрин хотела прикоснуться к его руке, но он прошипел:

– Но дотрагивайся до меня! – Увидев обиду на ее лице, он улыбнулся:

– А тебе не приходило в голову, что мне требуется хотя бы пара минут, чтобы прийти в норму?

Он смотрел на нее с приветливой усмешкой, пока до нее доходил смысл его слов. Когда же она сообразила, в чем дело, то резко отдернула руку и выпрямилась в кресле, боясь пошевелиться.

Лишь когда самолет плавно коснулся земли, она застенчиво посмотрела на него.

– Ланс, а ты… тебе не кажется, что с моей стороны безнравственно так откровенно себя вести? По-твоему, я порочная женщина?

Его улыбка была нежной и искренней.

– В течение многих лет я наблюдал за реакцией людей на экстремальные условия и обнаружил, что разрядка после нервного стресса может принимать множество форм. Одни плачут, другие впадают в истерику, третьи ожесточаются. Некоторые начинают безумно хохотать, а есть люди, которые ищут забвения в любви. – Он сделал многозначительную паузу. – И каждое из этих чувств не более безнравственно, чем другое.

– Спасибо, – прошептала она.

– Здравствуйте, тетя Реба. Это Эрин. А можно маму?

– Эрин! Мы как раз о тебе говорили. Ты вернулась в Хьюстон?

– Нет. Я звоню из Сан-Франциско.

– Ну, не буду задерживать. Мама умирает от желания поговорить с тобой. До свидания, дорогая.

Через час должны были начаться похороны, но Эрин так нужно было поговорить с мамой, что она выкроила часть времени на междугородний разговор, зная, что он не будет коротким. Вчерашний день был самым печальным в жизни Эрин. Мелани решила не откладывать похороны Кена. Они были назначены на четыре часа, так что едва хватило времени на приготовления. Эрип подумала, что это мудрое решение. Чем скорее Мелани сможет восстановить хотя бы некоторую видимость нормальной жизни, тем лучше.

– Привет, Эрин! – Бодрый голос Мерль О'Ши был как бальзам на израненную душу.

– Мама, как я рада слышать тебя! Как ты себя чувствуешь?

– Я – хорошо. Но гораздо важнее, как ты. У тебя не особенно счастливый голос.

Этого Эрин только и нужно было. Из нее полились потоки слез и слов – она начала с того, как пришла па крыльцо дома Кена Лаймана, и рассказала все. Закончила она тем, что похороны назначены на сегодня, и коротко всхлипнула в трубку.

– Девочка моя дорогая, я так тебе сочувствую! Я даже представить себе не могла, что все будет так ужасно! Ты столько надежд возлагала на то, что найдешь своего брата и встретишься с ним. – Эрин услышала, как дрогнул голос матери. Как всегда, когда Эрин страдала, страдала и ее приемная мать. Хотя она и не носила Эрин под сердцем, она выносила ее в своем сердце. – Я могу чем-нибудь помочь? Хочешь, я прилечу в Сан-Франциско?

Это было бы слишком большой жертвой. Мерль О'Ши смертельно боялась самолетов.

– Не надо, мама. Мне стало легче теперь, когда я поговорила с тобой. В самом деле, я буду в порядке – я должна, ради Мелани.

– Похоже, она очень хорошая девушка.

– Да. Мы с ней как сестры.

Мать слегка запнулась, прежде чем задать следующий вопрос.

– Эрин, э… я хотела спросить, ты узнала что-нибудь о своей настоящей матери?

Эрин улыбнулась в трубку. Мама не может избавиться от своеобразной материнской ревности!

– Нет, мама, ничего не узнала.

– Я никогда не прощу себе, что уничтожила те выписки, которые мне дали в приюте, так и не прочтя их. Когда мы с Джеральдом взяли тебя, я так боялась тебя потерять и так эгоистично, собственнически тебя полюбила…

– Мама, ну пожалуйста! Мы тысячу раз говорили об этом! Тогда тебе казалось, что так будет лучше для меня. Кроме того, я и сейчас не уверена, что хочу узнать еще что-нибудь. Боюсь, я не смогу выдержать еще одного разочарования.