Парное утро. До пристани пешком через весь город тяжело и времени мало. За пачку табака нанимаю извозчика. На его старой пролетке трясусь по булыжнику. В И часов отходит пароход до Казани. По крутой многоступенчатой лестнице почти бегом поднимаюсь к кассе за билетом. Здесь спрашивают справку о санобработке. Без нее не выдают билета. Посылают за ней в городскую баню. До отхода парохода остались считанные минуты.

Гудок парохода. Мокрый от пота, озлобленно махнул на кассиршу, слетаю по крутой лестнице. Сквозь контроль врываюсь на палубу отчаливающего парохода. Вот это баня! - с досадой думаю, прислонясь к борту. Вытираю рукавом потное лицо. Облокотившись на поручни, стараюсь отдышаться.

Знойное солнце позолотило крутые берега. Медленно, с одышкой двигается пароход.

Вечер. Станция Тетюши. Новый прыжок, только с борта на берег. Такая же многоступенчатая крутая лестница. Поднимаюсь наверх. Незнакомый городок. Интересуюсь у проходящих о ночлеге. Подсказали, как пройти к Дому крестьянина. После короткого, но крепкого сна, поблагодарив дежурную за предоставленный отдых, вместе с соседом по койке покидаем Дом колхозника. Оказалось нам по пути, он шофер и повез меня на своей машине.

Широкая степь. Вдали пасекой выглядели деревни. Я сижу в кабине с шофером. Машина мчится по ровной проселочной дороге, поднимая за собой клубы рыжей пыли. Навстречу и по пути сонно двигаются быки и коровы, запряженные в телеги. Порожняк подгоняют мальчишки. На телегах с молочными бидонами сидят женщины.

Деревянный Буинск. Дощатые тротуары, местами разобранные. Зимой для отопления, о чем и писала жена. Посередине длинной центральной улицы машина остановилась. Напротив, немного наискосок небольшой деревянный, как скворечник, домик под No 38. Крепко пожимаю натруженные руки водителя.

Подхожу к дому. Через раскрытое оконце, не веря глазам, вижу своих дочурок. Они только что проснулись. В одних рубашонках сидят в постели. Вбегаю в дом. Пока целовал детей, запыхавшись, вбежала жена. Она стояла в очереди за хлебом - соседи сбегали за ней, рассказали о моем приезде.

Вот и дождался счастливого дня свидания. Обнимаю жену, детей. Сажусь на деревянную кровать, еще крепче прижимаю к себе малюток. В палисаднике перед домом собрались эвакуированные москвичи, жены фронтовиков. Они рады увидеться со мной, услышать о делах на фронте.

Разгром фашистов под Москвой - для всех большое счастье. Продвижение врага на юге, наступление его на Волге омрачает настроение. Напряженно трудятся все на любой работе, заботятся о детях фронтовиков. Эвакуированные дети учатся в местных школах, воспитываются в детских садах. Дети-сироты, потерявшие родителей, живут в детском доме. Здесь работает моя жена.

- Ты знаешь, какие они все милые, - говорит она. - Насколько они послушны, как радуются нашим малышкам, когда они заходят ко мне на занятия. Я с большой радостью занимаюсь с ребятами. С ними мне легче. В этом сейчас наша жизнь...

Несколько дней свидания с семьей пролетели как сон. Как радостен был день встречи и как тяжело расставаться.

Солнце едва начало подниматься. В квартире напряженная тишина. Дети грустно смотрят на мои сборы. Прощание. Крепко прижимаю к себе дочек. Жена стоит с моей полевой сумкой и всхлипывает. Под окнами снова собрались соседи и многие из тех, кто встречал меня в первый день. Попутная полуторка с тем же шофером ожидает меня возле дома. Надел полевую сумку, поправил пилотку.

Последние объятия, и... машина трогается. Я долго выглядываю из кабины, словно навсегда разлучаясь с семьей. Ржавое облако пыли скрывает провожающих. Водитель, чувствуя мое душевное состояние, ускоряет ход машины, чтобы избавить меня от нелегкого расставания.

Снова медленно плывет пароход, снова содрогается своим тяжелым корпусом. Я стою на палубе, облокотясь на борт. Прощальным взглядом смотрю на переливы Волги, на ее берега.

В новой фронтовой семье

Пафнутьев монастырь в Боровске. Поседели древние стены, потускнели, покрылись пробоинами, как оспой, некогда золоченые главы. Из проема граненой колокольни торчит дуло пушки. А вокруг холмы, овраги, заросли старых ив, серебристые тополя. Внизу поблескивает Протва, извиваясь, она проползает мимо монастырской ограды с опорами контрфорсов. Такой я увидел одну из прекраснейших построек русских зодчих в годы войны. Под сводами музея-монастыря разместился штаб резерва политуправления Западного фронта.

Здесь политработники, прибывшие с учебы, из госпиталей, получали назначение в боевые части. Центральное помещение монастыря было оборудовано под клуб. Вместе с другими политработниками с большим вниманием прослушал доклад о международном положении.

- Я понимаю вас, товарищи, - говорил докладчик, - открытие второго фронта волнует вас всех. Но второй фронт есть второй фронт, а всю территорию, оккупированную врагом, освобождать все равно придется нам самим.

К Дону подтягивается 8-я итальянская армия. Из Африки прибывают дивизии Роммеля. Немцы перебрасывают войска отовсюду, лишь бы осуществить свои коварные замыслы на Волге. Они еще не извлекли уроков из Московской битвы. Однако впереди их ожидают новые сокрушительные удары...

Нас, прибывших с партийных курсов, направили на разные участки, подсказанные условиями фронта. Я просился в свою часть. Но меня, как и других, назначили туда, где более всего нуждались в пополнении. Я был направлен в 326-ю стрелковую дивизию в 1097-й стрелковый полк.

После недавних боев в районе Жиздры дивизия стояла во втором эшелоне. Она была сформирована ровно год назад - в сентябре 1941 года; участвовала в разгроме немцев под Москвой, в освобождении Калуги, Лихвина, Козельска, Сухиничей, Думиничей, Людинова.

Я прибыл в свой полк в день, когда бойцам и командирам вручали ордена и медали. На груди комиссара полка Федотова, к которому я обратился по прибытии, горит боевой орден Красного Знамени. Назначение получаю во второй стрелковый батальон. Он располагается в землянках, вырытых в скатах балки. Вокруг молодые ели. Штаб батальона обосновался в колхозном доме деревни Аладьино. Войдя в штабную избу, я ощутил едкий запах табака. За столом сидел пожилой худущий капитан. Фуражка сдвинута набок, в зубах трубка, на носу очки, на столе разложены бумаги.

- Здесь штаб второго батальона? - обратился я к капитану.

Он повернул голову и стал разглядывать меня поверх очков.

- Ты что, новый комиссар?

- Новый не новый, а с назначением к вам.

- Очень хорошо, товарищ старший политрук.

Не расставаясь с трубкой, он сгреб бумаги в общую папку, вышел из-за стола. Протянул жилистую руку, отрекомендовался:

- Я начальник штаба Лапин. Садись, комиссар. Шинель и мешок можно сюда, показал он на покрытый дерюгой сундук возле двери. Сложив вещи, я осмотрел избу. За перегородкой хозяйка дома и повар готовили ужин. Закурил, вышел на покосившееся крыльцо. Вдали, на горизонте, красная полоса перекрывалась легкими фиолетовыми мазками облаков.

Докурив папиросу, вернулся в избу. Внутренний облик ее немного изменился. Окна занавешены маскировочной палаткой. На столе керосиновая лампа. Повар расставляет деревянные миски. Хозяйка принесла в блюдце малосольных огурцов. Я снял пилотку. Освежился из рукомойника. В сенях послышался грубоватый голос.

- Вот и комбат, - оживился капитан.

Проскрипели половицы, резко открылась дверь, пригибая голову, шумно вошел высокий молодой богатырь.

- А к нам пополнение прибыло, - выложил Лапин последнюю новость, показывая на меня.

- Я уже слышал, - пробасил комбат. Он шагнул ко мне: - Будем знакомы, Чередников.

Пожимая руку, сразу почувствовал мускулы молотобойца. И не ошибся. Чередников до войны был молотобойцем в Саранске. После пехотного училища его назначили командиром. Так я познакомился с первыми членами новой моей фронтовой семьи.

Утро следующего дня. Комбат Чередников вкратце рассказал о батальоне. По карте показал позиции полка. Он спешил на полевые занятия.