/ насильственное вторжение внешней общественной организациии
в духовную сферу человека с лживой целью ограждения внутрен
них благ - род насилия, который ВСЕЦЕЛО определяется злом и
ложью, а потому по справедливости должен быть назван ДЬ
ЯВОЛЬСКИМ". Философ не поддался соблазну абстрактных рассуж
дений о недопустимости любого насилия и выделил "человечес
кое, необходимо допускаемое". О мере этого насилия и писали
Стругацкие в обеих обсужденных выше повестях, и подняли
планку очень высоко - именно на утопический, недостижимый
сегодня уровень. Так они люозначили свою гражданскую позици,
свое отношение к морали нашего общества.
В.Сербиненко эту позицию вообще не затрагивает, как бы не
замечает ее - надеюсь, нет нужды обьяснять, почему такой ме
тод суженного взгляда в литературоведении не допустим. Как
бы опасаясь, что затронуть тему все-таки придется, он пол
ностью игнорирует роман "Обитаемый остров", антиутопию - то
есть вещь, входящую в обьявленную им номенклатуру произведе
ний. Игнорирует не по недостатку места: его хватило на раз
бор первой, ученической вещи Стругацких "Извне", и второй,
тоже ученической - "Страны багровых туч", и, как уже говори
лось, на разгром "Стажеров". Так вот, "Обитаемый остров"
роман-предупреждение, из той же семьи, что "Мы" Замятина и
"1984" Оруэлла. Там Стругацкие обратились к теме "дьяволь
ского насилия" над духом применительно к нашему обществу
сталинских и отчасти хрущевских и брежневских времен. Они
изобразили мир одураченных людей, в головы которых непрерв
но, круглые сутки /это не метафора/ вбиваются восхищение
властями, ненависть к инакмыслящим, ненависть к другим стра
нам. Вбиваются отвратительные - прошу прощения за повторы
"внешние общественные идеалы". Работа поставлена с дьяволь
ским размахом и изощренностью - именно по-дьявольски, друго
го слова не подберешь. Роман этот чудом проскочил в набор
а может, и не чудом, а благодаря несерьезному отношению
властей к фантастике - литература-де второго сорта, что с
них взять?
В "Обитаемом острове" снова появляется делегат от Утопии
в прошлое; в истории, но не в древнюю, как было в "Трудно
быть богом", а в наше время. Он вступает в борьбу уже не со
"зверским насилием" как Антон-Румата, а с "дьявольским наси
лием", со "злом и ложью" /Вл.Соловьев/ и уничтожает систему
оболванивания людей. Очень важная деталь: он делает это,
зная, что идет навстречу возможным опасным общественным пос
ледствиям - но идет, ВОПРЕКИ "расчетливому практицизму" и
"рационалистическому культу знания". Его ведут милосердие и
жалость, те же самые милосердие и жалость. Никак нельзя было
критику затрагивать этот роман - вынужденно бы он сам себя
опроверг.
Хотя - кто знает? Он не отказался от анализа "Улитки на
склоне", еще одной антиутопии Стругацких; обсудил ее мораль
ные аспекты - добросовестно и, надо добавить, проницательно.
Но при том опят ни слова не сказал об острейшей злободневной
вещи сохранившей силу и сейчас, 24 года спустя после написа
ния. Ни слова о беспощдной пародии на бюрократию, о картинах
гибели природы, о призраке тирании, висящем над нами. Упуще
ние вроде бы не очень заметное, но оно дает критику возмож
ность перепрыгнуть через логику. Резюмируя главу об "Улит
ке...", он уверенно сообщает, что ее герой Кандид не похож
на героев других произведений, ибо он "не пожелал примкнуть
к "стажерам", не приемля их безоговорочное и фанатическое
"служение" будущему". Ну, мы разобрали, каковы они на самом
деле, и вроде бы поняли, что они ничему не служат "безогово
рочно и фанатично" кроме добра, и что все они - цитирую от
зыв В.Сербиненко о Кандиде - стремятся "в меру своих сил...
помочь медленно ползущей улитке человеческого прогресса". Но
их нравственная и интеллектуальная самостоятельность заметны
лишь тогда, когда их не в эзоповом контексте инопланетной
жизни, а в контексте земной истории, ее сегодняшнего дня.
Когда берем за начало отсчета "прошлое и настоящее истории",
как и предложил критик в первых абзацах своей статьи /и сей
час же об этом забыл/. Лишь тогда можно увидеть,что в самых
"розовых" своих вещах и фрагментах, даже в злосчастных "Ста
жерах", Стругацкие не проповедуют "казарменный коммунизм"
в чем полуоткровенно обвиняет их критик, - а отвергают его
категорически. Они коммунисты по убеждению, но видят комму
низм не сталинским или брежневским, не идеологическим; не
"внешним" по отношению к человеку, а "внутренним" - свобод
ным сообществом хорошо и умно воспитанных людей, доброжела
тельных,добропомощных.
Поэтому их годами не публиковали; поэтому "Улитка..." ед
ва проскочила в печать - двумя разрозненными выпусками - и
сейчас же подверглась яростным атакам /заступился только
"Новый мир" 1968 года/. Поэтому "Гадкие лебеди" оставались
под запретом 20 лет, "Пикник на обочине" ждал книжной облож
ки 8 /или 10/ лет и вышел вначале искалеченным редакторами,
и снова был "закрыт" особым решением Госкомиздата... Больше
10 лет лежал "в столе" "Град обреченный", "Обитаемый ост
ров" искалечили при редактуре и так он живет до сей поры.
этот печальный перечень можно бы продолжить, но пора вер
нуться к В.Сербиненко.
До сих пор обсуждалась первая часть его статьи, где он
восстает против рационалистического подхода к истории вообще
и против коммунистической утопии в частности. Сколь мне ни
чужда такая позиция, я могу ее понять. Беда его, как мне
представляется, в том, что для него "рационализм" и гуман
ность по определению взаимоисключающие понятия. Стругацкие
же полагают, что гуманность должна сочетаться с разумом, так
же как "вера и мечта" /В.Сербиненко/. Посему критик и отно
сится к писателям как к своим идеологическим противникам, а
в таком споре от подтасовок очень трудно удержаться, ибо
идеолог стремиться опорочить все идеи противника и лишить
его самого внутренней опоры. /На это свойство идеологии 60
