Князь вскочил, как ужаленный.
- И княгиня больна, государь! Меня девка Наталья к тебе погнала, а Ерему за бабкой, а Акима в погоню. Может, и нагнал злодеев-то!
Князь схватил руками за голову. И жена больна! Может умирает!
- Что с княгиней? - спросил он мрачно.
Влас снова стукнулся лбом в землю.
- Ушибиха, государь! - слезливо ответил он. - Бьет ее сердешную, карежит, и кричит она криком.
Князь опустился на седло и снова вскочил. Может, она умирает, а он ждать здесь будет - и, не в силах сдержать своего нетерпения, он приказал снова седлать едва передохнувших коней.
Садясь на коня, он вдруг словно вспомнил.
- А ты бражничал тоже? - спросил он Власа.
Тот упал ему в ноги.
- Согрешил окаянный, как и все.
- Двадцать батогов! - сказал он Антону и вскочил в седло. И снова началась бешеная скачка.
Мрачные мысли заполнили голову князя. Скрасть его наследника, его гордость! Не иначе тут, как чей-то злой умысел. Слов нет, крадут детей скоморохи, но еще слышно не было, чтобы из княжьей усадьбы увести осмелились. Может, и дома где-нибудь гнездится измена.
- Я покажу им! - почти вслух произнес князь, и в глазах его словно сверкнули молнии.
Наконец показалась усадьба. Князь вынесся вперед, оставив всех далеко за собою, и, подлетев к воротам, быстро соскочил с коня. С наворотной башенки его заметили еще издали и, едва он подъехал, как ворота распахнулись настежь. Мрачнее тучи вступил князь на свой широкий двор и почти не взглянул на челядь, которая стояла на коленях позади Степаныча, растянувшегося плашмя.
- Где княгиня? - спросил он, ни на кого не глядя.
- В бане, государь-батюшка! - ответило несколько робких голосов.
Князь тут же на дворе снял свой меч, шлем и латы, отдал их Антону и в одном шелковом кафтане пошел прямо в баню, что стояла на заднем дворе, невдалеке от сада.
- И будет вам ужо! - сказал Антон перепуганной дворне.
Князь вошел на крыльцо бани и несколько мгновений простоял, собираясь с силой; потом разом толкнул дверь и вошел в первую горенку. Там сидела высокая, сухая, с желтым, сморщенным лицом старуха и несколько сенных девушек. Увидев князя, они взвизгнули и, как дворовая челядь, повалились князю в ноги. Одна старуха не стала на колени и смотрела на князя живыми черными глазами.
Князь пытливо посмотрел на нее и спросил:
- Ты и будешь бабка-повитуха, что из Коломны?
Старуха отрывисто поклонилась князю в пояс и ответила:
- Истину, батюшка, молвил: я и есть!
- А звать тебя?
- Звать, батюшка-князь, Ермиловной от Сорочьих.
- Ты и княгиню пользуешь? Что с ней?
- С испугу лихая болезнь, батюшка. Опять и гнева твоего боится. Как подумает о тебе, так ее и бьет. Ты уж не будь к ней немилостив! - бойко проговорила она, снова отрывисто кланяясь.
Князь сверкнул на нее взором, но она не опустила своих глаз.
- Ведь и ей не радость. Сынок-то, что свет в окошке, - продолжала она. - Я к тому, что теперь она в расслаблении. Напугаешь ее, корчи снова зачнутся и не заговорить мне. Помрет!
Князь вздрогнул и отступил.
- Помилуй Боже! - сказал он смирясь. - А заглянуть можно?
- В щелочку! Подь сюда!
Девки все время стояли на коленях и давались диву, как сумела смирить Ермиловна грозного князя. Воистину, привороты всякие знает!..
- Посмотри, пойди! - говорила тем временем старуха, - а я подготовлю ее, болезную, а опосля до нее придешь.
- Ладно, старая, - ответил князь и осторожно заглянул в щелку. В предбаннике, прямо на полу, на пышной перине лежала молодая княгиня в полубесчувственном состоянии. Бедная! Как побледнела она: лежит, что плат, белая. Лицо осунулось, нос и подбородок заострились, а вокруг глаз легли темные круги. Сердце князя сжалось тяжелым предчувствием. Он обернулся к старухе.
- Умрет - не видать тебе Коломны!.. - сказал он.
- Зачем умирать? Жить будет, - ответила старуха. - Иди пока что, а то еще по голосу признает, всполохнется.
Князь осторожно вышел и прошел в дом. Там он вошел в молельню, всю завешанную образами, и упал на колени перед иконою Николая Чудотворца. Некоторое время он лежал молча, прижавшись лбом к полу, потом поднял голову и, широко крестясь, заговорил громко и внятно:
- Святый угодник и чудотворец, вразуми и наставь! Да не знает мое сердце злой неправды, да не опустится рука моя на невинного! Владыко и чудотворец, не оставь милостью: помоги найти сына, а я за то воздвигну храм имени твоего.
Он встал, приложился к образам и успокоенный вышел на крыльцо и позвал Антона.
- Зови Степаныча - сказал он, садясь на верхнюю ступеньку.
Не подошел, а подполз, как раньше Влас, к нему старший ключник.
- Ну, мой верный слуга, расскажи-ка мне, - начал с суровой усмешкой князь, - как ты скоморохов господским добром угощал да всю ночь с ними, старый пес, бражничал?
- Смилуйся, государь! - стукаясь лбом, заголосил, ключник. - С приказу княгинюшки брагой и пивом поил.
- Что ж это она на всю ночь гульбу заказала вам всем? Не верится что-то!
- Смилуйся - повторил Степаныч.
Князь встал.
- А сведи меня к месту, где татьба сделана!
Степаныч поднялся и дрожащими шагами пошел впереди князя.
- Туда, батюшка, указал он на место, где из тына был вытащен тяжелый столб.
Князь заглянул в яму.
- Ишь, локтя два земли выкопано, сказал он, - одному и не управиться. А кто дозорным ходил в ту ночь?
- Яшка-пузырь да Никашка, да Петька Гуляйко!
- Позвать!
Антон бросился к службами. Три здоровенных парня подошли к князю и упали перед ним на колени.
- Чай тоже бражничали? - спросил князь с усмешкой.
- Бес попутал!... - воскликнули все трое.
- А! Ну, всыпь им столько батогов, чтобы глаза на лоб вылезли, да здесь же, у колдобины! - распорядился князь и пошел назад к крыльцу.
- А кто с князюшкой был?
- Дашка да Матрешка!
- Позвать!
И снова, валяясь в ногах князя, завыли и заголосили две сенные девки.
В знак печали они успели отстричь свои длинные косы и разорвали сарафаны. Князь злобно посмотрел на них.
На том свете вы за радение свое ответите, а теперь под Казань грех замаливать пойдете. Есть там у меня вотчина, а по соседству монастырек. Туда и будете!
Дашка без чувств упала на землю. Из толпы челяди выступил огромный детина и опустился на колени.
- Смилуйся, князь: она невеста просватанная! Матушка-княгиня сама благословить изволила.
Князь нахмурился.
- Звать тебя?
Аким, во псарях у твоей милости.
- Ты погоню правил?
- Истину говоришь. Только что я мог? - он развел руками. - Лошаденки худые, кругом лес; опять, может, два часа, может, три - времени стрянулись. Они тропинками да чащей!
- С кем ездил?
- А тут пять людишек прихватывал.
- Всем по двадцати батогов! - решил князь и поднялся.
- Ему вдвое! - сказал он Антону, указывая на Степаныча.
Стон и крики огласили усадьбу. Князь сидел в своей горнице и, сжимая голову руками, снова думал неотвязную думу.
Кому надо? Не иначе, как по наговору сделано! И где спрятали? Может, и найти уже поздно. Убили, искалечили! И он вдруг вспомнил, как недавно казнили двух скоморохов за то, что подьячего сына скрали и очи ему выжгли. Вспомнил и вскочил, словно ужаленный.
- О-о-о! И что за горемычная доля! Что за муки мученические!
Искать! Он рванулся с лавки. А где искать? Куда гнаться? И он снова сел. Ну, хорошо! Завтра в эти дни много скоморохов на Москву придут. Наверное, и те воры будут, а что толку? Что же, всех в застенок не перетаскаешь!
Ах, не будь этих дней! Не будь этой встречи! - снова с горечью подумал он. Нарядил бы он погоню во все концы, сидел бы сам подле Аннушки и ждал бы вестей; а тут тоска на сердце, душа, что туча, - а должен ехать и со светлым лицом делить царскую радость.
