- Эгей, в избушке! Давай перевоз!
Из темного сруба вывалились монастырские служки - владела перевозом ростовская Авраамиева обитель - кинулись к челнам. Но пристав осадил:
- Куды? Не вишь колокол!.. Струг подавай!
Служки глянули на телегу и потянулись к стругу. Сели за весла. Стрельцы спешились; колодники устало повалились наземь, а пристав шагнул в толпу.
- Помогай, православные. Тяни колокол к воде.
Нищая братия густо облепила клетку, стащила с телеги и понесла к берегу. Юрод Андрей, подобрав цепи, шел сзади, плакал:
- Нельзя в воду царевича. Студено ноженькам... Пошто младенца в воду?
Поставили клетку на песчаной отмели. Братия упала на колени, истово, со слезами лобзала решетки.
Служки гребли споро: возрадовались. Людно на берегу, немалая деньга осядет в монастырскую казну. Скрипели уключины, весла дружно бороздили реку.
Иванка и Васюта отступили к Ишне, ополоснули лица. День был теплый, погожий, на воде искрились солнечные блики.
Опустились в траву. Васюта скинул с плеча котомку, перекрестился на храм.
- Давай-ка пожуем, Иванка. Тут последки, а там уж чего бог пошлет. Теперь в Ростове кормиться будем. Почитай, пришли.
Снедь была еще из скита отшельника Назария. Иванка вспомнил его согбенную старческую фигуру, темную келью, куда почти не проникало солнце, и с горечью молвил:
- Заживо себя в домовину упрятал, затворился в склепе. Ужель в том счастье?
- Не тронь его, Иванка. Великий праведник и боголюбец скитник. Бог ему судья.
А тем временем колокол уже перевезли на тот берег. Служки на челнах и струге переправляли стрельцов, колодников и нищую братию. Направились к челну и Болотников с Васютой. Дебелый, розовощекий служка огладил курчавую бороду, молвил:
- Денежки, православные, на святую обитель.
- Без денег мы, отче, - развел руками Болотников.
Служка недовольно оттолкнулся веслом от берега.
- Пошто я челн гнал? Не возьму без денег, плохо бога чтите. Прочь!
- Да погодь ты, отче, - уцепился за корму Васюта. - Нешто в беде оставишь? Негоже. Сын божий что изрекал? Помоги сирому и убогому, будь бессребреником. А ты нас прочь гонишь. Не по Христу, отче. Перевези, а мы за тебя помолимся.
Служка молча уставился на Васюту, а Болотников забрался в челн.
- Давай весло, отче.
Служка крутнул головой.
- Хитронырлив народец.
Отдал весло Болотникову, сам уселся на корму. Пытливо глянул на Васюту.
- Обличье твое знакомо. Как будто в монастыре тебя видел. Бывал в обители Авраамия?
Васюта признал монастырского служку, однако и вида не подал. Вдруг Багрей и в самом деле патриарха об убийстве государева купца уведомил. Тот душегубства не потерпит, митрополиту ростовскому отпишет. Варлаам, сказывают, крут на расправу, речами тих, да сердцем лих. Колодки на руки и в "каменный мешок". Есть, говорят, такое узилище во Владычном дворе.
- Путаешь, отче. Не ведаю сей обители.
Служка хмыкнул, сдвинул скуфью на патлатую гриву, глаза его были недоверчивы.
- Однако, зело схож, парень. Не от лукавого ли речешь?
- Упаси бог, отче. Кто лукавит, того черт задавит, а мне еще Русь поглядеть охота, - нашелся Васюта.
Выпрыгнув на берег, поблагодарили служку и пошли к церкви.
Васюта шагнул было в храм, но его остановил Болотников.
- Недосуг, друже. Дале пойдем.
Васюта кивнул, и они вновь зашагали по дороге. А впереди, в полуверсте от них, везли в ссылку набатный колокол.
ГЛАВА 11
РОСТОВ ВЕЛИКИЙ
На холме высился белокаменный собор Успения богородицы. Плыл по Ростову малиновый звон. По слободам, переулкам и улицам тянулись в приходские церкви богомольцы.
- Знатно звонят, - перекрестился на храм Успения Васюта.
Вступили в Покровскую слободу. У церкви Рождества пресвятой богородицы, что на Горицах, толпились нищие. Слобожане степенно шли к обедне, снимали шапки перед храмом, совали в руки нищим милостыню.
Показались трое конных стрельцов. Зорко оглядели толпу и повернули к Рождественской слободке, спускавшейся с Гориц к озеру.
- Ищут кого-то, - молвил Болотников и тронул Васюту за плечо. - Нельзя тебе в город, друже. Багрей мужик лютый, не простит он тебе побега.
- Ростовского владыку уведомил?
- Может, и так.
- А сам? Сам чего стрельцов не таишься? Тебя ж князь Телятевский по всей Руси сыскивает.
- Сыскивает да не здесь. Он своих истцов к югу послал, а я ж на север подался. Не ждут меня здесь.
Присели подле курной избенки, подпертой жердями. Из сеней, тыча перед собой посохом, вышел крепкий, коренастый старик в чунях и посконной рубахе. Лицо его было медно от загара, глаза под седыми щетинистыми бровями вскинуты к небу.
- Фролка! - позвал старик. - Фролка!.. Куды убрел, гулена.
- Никак, слепец, - негромко молвил Васюта.
- Слепец, чадо, - услышал старик и приблизился к парням. - Поводыря мово не видели?
- Не видели, отец, - сказал Болотников.
- Поди, к храму убрел, - незлобиво произнес старик, присаживаясь к парням на завалину. Подтолкнул Болотникова в плечо, спросил:
- Так ли в Московском уезде звонят?
Иванка с удивлением глянул па старика.
- Как прознал, что я из-под Москвы?
- Жизнь всему научит, чадо. Ты вон из-под града стольного, а друг твой - молодец здешний.
Парни еще больше поразились. Уж не ведун ли слепец?
- Ведаю, ведаю ваши помыслы, - улыбнулся старик. - Не ведун я, молодшие.
Парни переглянулись: калика читал их мысли. Вот тебе и слепец!
- А слепец боле зрячего видит, - продолжал удивлять старик. - Идемте в избу, чать, притомились с дороги.
- Прозорлив ты, старче, - крутнул головой Болотников.
Калика не ответил и молча повел парней в избу. Там было пусто и убого, чадила деревянным маслом лампадка у закопченного образа Спаса. На столе глиняный кувшин, оловянные чарки, миски с капустой, пучок зеленого луку.
- Воскресение седни. Можно и чару пригубить. Садись, молодшие.
- Спасибо, отец. Как звать-величать прикажешь? - вопросил Иванка.
- Меня-то? А твое имя хитро ли?
- Куда как хитро, - рассмеялся Болотников. - Почитай, проще и не бывает.
- Вот и меня зовут Иваном. Наливай чару, тезка... А в миру меня Лапотком кличут.
- Отчего ж так?
- Должно быть, за то, что три воза лаптей износил. Я ить, ребятки, всю Русь не единожды оббегал... Давай-кось по малой.
Лапоток выпил, благодатно крякнул, бороду надвое расправил. Парни также осушили по чаре.
- Никак, один отец? - вопросил Иванка.
- Ой нет, сыне. У меня цела артель. К обедне убрели... Давай-кось еще по единой.
Видно, Лапоток зелену чару уважал, но не пьянел. Сидел прямо, степенно поглаживая бороду. Когда кувшин опорожнили, Лапоток поднялся и пошел в сени.
- Медовухи принесу.
Убрел без посоха, не пошатнувшись. Васюта любовно глянул вслед.
- Здоров, дед!
- Послушай меня, друже. Я схожу в город, а ты побудь здесь. Посиди с Лапотком, - сказал Иванка.
- Вместе пойдем. Ты города не знаешь.
- Ничего, тут не Москва.
- В драку не встревай. Ростовские мужики шебутные, - предупредил Васюта.
Иванка вышел на улицу. Пошагал слободой. Курные избенки прилепились к пыльной, немощеной дороге. За каждой избой - огород с луком, огурцами и чесноком, темные срубы мыленок.
Дорога стала подниматься к холму, на котором возвышалась деревянная крепость с воротами и стрельницами. Дубовые бревна почернели от ветхости, ров осыпался и обмелел; кое-где тын зиял саженными проломами; осела, накренилась башня с воротами.
"Худая крепость, любой ворог осилит. Приведись татарский набег пропал город", - покачал головой Болотников, минуя никем не охраняемые Петровские ворота.
Затем шел Ладанной слободкой. Здесь уже избы на подклетах, с повалушами и белыми светелками; каждый двор огорожен тыном. Народ тут степенный да благочинный: попы, монахи, дьячки, пономари, владычные служки.
