ВАЛЕРИЙ ЗАМЫСЛОВ

ИВАН БОЛОТНИКОВ

ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАН

Часть 1

ПО РУСИ

ГЛАВА 1

БАГРЕЙ

Черный гривастый конь мчал наездника по лесной дороге. Вершник, надвинув шапку на смоляные брови, помахивал плеткой и зычно гикал:

- Эге-гей, поспешай, Гнедок!.. Эге-гей!

Гулкое отголосье протяжно прокатывалось над бором и затихало, запутавшись в косматых вершинах.

Возле небольшого тихого озерца наездник спешился и напоил коня; распахнув нарядный кафтан, снял шапку, вдохнул полной грудью.

Вершник молод - высокий, плечистый, чернокудрый. Небольшая густая бородка прикрывает сабельный шрам на правой щеке.

Передохнув, наездник легко взмахнул на коня.

- В путь, Гнедок!

Вскоре послышался тихий перезвон бубенцов. Но вот перезвон приблизился и заполонил собой лес. Вершник насторожился: "Никак обоз".

Только успел подумать, как перед самым конем с протяжным стоном рухнула ель, загородив дорогу. Из чащобы выскочила разбойная ватага с кистенями, дубинами, рогатинами и обрушилась на обоз.

Трое метнулись к наезднику - бородатые, свирепые. Вершник взмахнул саблей; один из лихих, вскрикнув, осел наземь, другие отскочили.

А из чащобы - зло и хрипло:

- Стрелу пускай. Уйдет, дьявол!

Гнедок, повалившись на дорогу, заржал тонко и пронзительно. Стрела вонзилась коню в живот. Наездник успел спрыгнуть; с обеих сторон на него надвинулись разбойники.

- Живьем взять!

- Чалому голову смахнул... К атаману его на расправу.

Детина, сурово поблескивая глазами, отчаянно крикнул и бросился на ватажников. Зарубил двоих.

- Арканом, пса!

Аркан намертво захлестнул шею.

- Будя, отгулял сын боярский!

С обозом покончено. Мужики не сопротивлялись, сдались без боя. Дородный купчина, в суконной однорядке, ползал на карачках, ронял слезы в окладистую бороду.

- Помилуйте, православные! Богу за вас буду молиться. Отпустите!

- Кинь бога. Вяжи его, ребята,

- Помилуйте!

- Топор тя помилует, хо-хо!

Атаман пьян. Без кафтана, в шелковой голубой рубахе, развалился на широкой, крытой медвежьей шкурой, лавке. Громадный, глаза дикие, черная бородища до пояса. Приподнялся, взял яндову1 со стола; красное вино залило широченную волосатую грудь.

Есаул обок; сидит на лавке, качается. Высокий, сухотелый, одноухий, лицо щербатое. Глаза мутные, осоловелые, кубок пляшет в руке.

Медная яндова летит на пол. Атаман, широко раскинув ноги, невнятно бормочет, скрипит зубами и наконец затихает, свесив руку с лавки. Плывет по избе густой переливчатый храп.

"Угомонился. Трое ден во хмелю", - хмыкает есаул.

Скрипнула дверь. В избу ввалился ватажник.

- До атамана мне.

- Сгинь!.. Занемог атаман. Сгинь, Давыдка.

- Фомка днище у бочки высадил. Помирает.

- Опился, дурень... Погодь, погодь. Ключи от погреба у атамана.

- Фомка замок сорвал. Шибко бражничал. Опосля к волчьей клети пошел, решетку поднял.

- Решетку?.. Сучий сын... Сдурел Фомка.

Одноух поднялся с лавки, пошатываясь, вышел из избы. Ватажник шел сзади, бубнил:

- Мясом волка дразнил, а тот из клети вымахнул - и на Фомку. В клочья изодрал, шею прокусил.

- Сучий сын! Нетто всю стаю выпустил?

- Не, цела стая... Вот он, ай как плох.

Фомка лежал на земле, часто дышал. Кровь бурлила из горла. Узнал есаула, слабо шевельнул рукой. Выдавил сипло, из последних сил:

- Помираю, Одноух... Без молитвы. Свечку за меня... Многих я невинных загубил. Помоли...

Судороги побежали по телу, ноги вытянулись. Застыл.

- Преставился... Атаману сказать?

- Не к спеху, Давыдка.

К вечеру разбойный стан заполнился шумом ватажников. Их встречал на крыльце Одноух.

- Велика ли добыча?

- Сто четей2 хлеба, семь бочонков меду, десять рублев да купчина в придачу, - отвечал разбойник Авдонька.

- Обозников всех привели?

- Никто не убег. Энтот вон шибко буянил, - ткнул пальцем в сторону чернокудрого молодца в цветном кафтане. - Троих саблей посек. Никак, сын боярский.

Глаза Одноуха сузились.

- Разденьте его. Нет ли при нем казны.

Боярского сына освободили от пут, сорвали кафтан и сапоги с серебряными подковами. Обшарили.

- Казны с собой не возит. Куды его, Ермила?

Ермила Одноух сгреб одежду, рукой махнул.

- В яму!

Боярского сына увели, а Ермила продолжал выпытывать:

- Подводы где оставили?

- На просеке.

- Хлеб-то не забыли прикрыть. Чу, дождь собирается.

- Под телеги упрятали. Чать, не впервой,

- Подорожную3 нашли?

- Нашли, Ермила. За пазухой держал.

- Давай сюда... И деньги, деньги не забудь.

Ватажник с неохотой протянул небольшой кожаный мешочек.

- Сполна отдал? Не утаил, Авдонька?

- Полушка к полушке.

- Чегой-то глаза у тебя бегают. Подь ко мне... Сымай сапог.

Авдонька замялся.

- Не срами перед ватагой, Ермила. Нешто позволю?

- Сымай! А ну, мужики, подсоби.

Подсобили. Одноух вытряхнул из сапога с десяток серебряных монет.

- Сучий сын! Артельну казну воровать?! В яму!

Ватажники навалились на Авдоньку и поволокли за сруб; тот упирался, кричал:

- То мои, Ермила, мои кровные! За что?

- Атаман будет суд вершить. Нишкни!

- Что с купцом и возницами, Ермила? - спросил Давыдка.

- В подклет. Сторожить накрепко.

Яма. Холодно, сыро, сеет дождь на голову. Боярский сын в одном исподнем, босиком, зябко повел плечами. Наверху показался ватажник, ткнул через решетку рогатиной.

- Жив, боярин? Не занемог без пуховиков? Терпи. Багрей те пятки поджарит, хе-хе.

Багрей! На душе боярского сына стало и вовсе смутно: нет ничего хуже угодить в Багрееву ватагу. Собрались в ней люди отчаянные, злодей на злодее. На Москве так и говорили: к Багрею в лапы угодишь - и поминая как звали.

- Слышь, караульный

Но тот не отозвался: надоело под дождем мокнуть, убрел к избушке.

Багрей проснулся рано. За оконцами чуть брезжил свет, завывал ветер. Возле с присвистом похрапывал есаул. Пнул его ногой.

- Нутро горит, Ермила. Тащи похмелье4.

Одноух, позевывая, побрел в сени. Вернулся с оловянной миской, поставил на стол.

- Дуй, атаман.

Багрей перекрестил лоб, придвинул к себе миску; шумно закряхтел, затряс бородой.

- Свирепа, у-ух, свирепа!

Полегчало; глаза ожили.

- Сказывай, Ермила.

Одноух замешкался.

- Не томи. Аль вести недобрые?

- Недобрые, атаман. Худо прошел набег, троих ватажников потеряли. Боярский сын лихо повоевал.

- Сатана!.. Сбег?

- На стан привели. В яме сидит.

- Сам казнить буду... Что с обозом? Много ли хлеба взяли?

Одноух рассказал. Доложил и об Авдоньке. Багрей вновь насупился.

- Не впервой ему воровать. Ужо у меня подавится. Подымай, Ермила, ватагу.

- Не рано ли, атаман? Дрыхнет ватага.

- Подымай!

Разбойный стан на большой лесной поляне, охваченной вековым бором. Здесь всего две избы - атаманова в три оконца и просторный сруб с подклетом для ватажников. Чуть поодаль - черная закопченная мыленка, а за ней волчья клеть, забранная толстыми дубовыми решетками.

В ватаге человек сорок; пришли к атамановой избе недовольные, но вслух перечить не смели.

Обозников и купца привели из подклета; поставили перед избой и Авдоньку с боярским сыном.

Одноух вышел на крыльцо, а Багрей придвинулся к оконцу, пригляделся.

"Эх-ма, возницы - людишки мелкие, а купчина в теле. Трясца берет аршинника. Кафтан-то уже успели содрать... А этот, с краю, могутный детинушка. Спокоен, сатана. Он ватажников посек... Погодь, погодь..."

Багрей даже с лавки приподнялся.