— Квилл, прошу тебя, пообещай…

Ее губы были совсем близко. Секунду они оба не дышали. Время остановилось.

И тут раздалось:

— Гррроуррр… йооуууу!

Потом шипение:

— Ххххххх!

— Гррроуррр! Оуф!

— Коко!!! — закричал мужчина.

— Ак-ак-ак-ак-ак-ак!

— Юм-Юм!!!

— ГРРРРР!!!

— Коко, перестань сейчас же!

Ночью Квиллерену снился Ниагарский водопад, и когда шум падающей воды наконец разбудил его, он дико огляделся в темной комнате. Ревел поток, стремительный, бурный каскад. Потом со вздохами и стонами вода остановилась.

Квиллерен сел в кровати-лебеде и прислушался. Через некоторое время звук послышался снова, но уже не такой оглушительный, как во сне — быстрый шумящий водоворот, всхрап, дрожащий стон, несколько последних всхлипываний — и тишина.

Постепенно в одурманенный дремотой мозг проникла догадка: канализация! Старая канализация в старом доме! Но почему она работает посреди ночи? Квиллерен заковылял в ванную.

Он включил свет. На краю ванны в стиле барокко, балансируя стоял Коко и держал лапу на фарфоровом рычаге старомодного сливного бачка, не сводя пристального близорукого взгляда с хлещущей воды. Юм-Юм сидела в мраморной раковине и щурилась от внезапно вспыхнувшего света. Коко еще раз нажал на рычаг и зачарованно смотрел, как вода бурлит, хрипит клокочет и, наконец, иссякает.

— Ах ты, мартышка! — сказал Квиллерен. — Научился пользоваться ватерклозетом?

Он и сердился за прерванный сон, и гордился гигиеническими способностями кота. Журналист вытащил пронзительно вопившего и извивавшегося Коко из ванной и бросил его на подушки кресла.

— Что ты пытался сделать? Оживить мышь Юм-Юм?

Коко вылизывал взлохмаченную шерсть, словно ее осквернили чем-то неописуемо мерзким.

По зимнему небу крался угрожающий желто-серый рассвет; природа изобретала новые способы ведения войны. Открывая для котов банку фарша из моллюсков, Квиллерен планировал день. Во-первых, он хотел узнать, как Бен Николас складывает купюры. Во-вторых, было очень любопытно, как красное перышко перекочевало с твидовой шляпы на шелковый цилиндр. Квиллерен спросил об этом Коко, но тот только сощурил один глаз. Что касается снежной лавины, то он уже обсудил это с Мэри, и у той нашлось правдоподобное объяснение: в мансарде над магазином Бена — меблирашки, там, естественно, включено отопление; вот снег и сошел раньше, чем везде.

Он чуть было не пообещал Мэри прекратить свое неофициальное расследование. Просто не успел — отвлек кошачий концерт. Потом Квиллерен успокоился и сказал: «Доверься мне. Я не сделаю ничего, что причинит тебе боль». И она опять оживилась, и, в общем, это был прекрасный вечер. Мэри даже приняла приглашение на вечеринку, но сказала, что пойдет в пресс-клуб как мисс Даксбери — не Мэри Дакворт, антиквар, — потому что журналисты узнают ее.

Однако перед Квиллереном по-прежнему стояла дилемма. Оставить расследование — значит уклониться от выполнения того, что он считал своим долгом, продолжать — значит причинить вред Хламтауну, а этот нелюбимый пасынок городского совета нуждался в защитнике, а не противнике.

К тому времени, как открылись магазины и Квиллерен начал работу, природа изобрела-таки еще одну военную хитрость: промозглый холод, пробиравший до костей. Он плюхнулся на Хламтаун, словно заплесневевшая тряпка для мытья посуды.

Сначала журналист решил посетить «Немного старины», но магазин Бена был закрыт.

Тогда Квиллерен попытал счастья в «Антик-технике», и не зря, — за все время пребывания журналиста в Хламтауне тот оказался открыт. Когда посетитель вошел, из склада, расположенного в задней части дома, широким шагом появился Холлис Прантц, одетый во что-то мрачное, с малярной кистью в руках.

— Покрываю лаком выставочные шкафы, — объяснил он. — Готовлюсь к завтрашнему дню.

— Я не хочу отрывать вас от работы, — сказал Квиллерен, с удивлением рассматривая магазин.

Он увидел кинескопы от телевизоров пятнадцатилетней давности, старые платы ручной пайки, доисторические радиодетали и старомодные генераторы автомобилей тридцатых годов.

— Скажи мне только одно, — произнес Квиллерен. — Вы собираетесь заработать этим на жизнь?

— Никто не зарабатывает на жизнь в нашем деле. Всем необходим еще какой-нибудь источник доходов.

— Или можно питаться акридами, — пошутил журналист.

— По счастью, у меня есть некоторая недвижимость; я сдаю ее внаем, и работаю в полсилы. В прошлом году у меня был сердечный приступ, я стараюсь не перенапрягаться.

— Вы молоды для сердечных приступов.

Квиллерен решил, что продавцу не больше сорока пяти.

— Лучше получить предупреждение заранее. Я думаю, у Кобба прихватило сердечко, когда он обчищал тот дом. И — конец. Для человека его возраста это тяжелая работа.

— А чем вы занимались до «Антик-техники»?

— Малярным делом, оклейкой стен. — Прантц сказал это почти извиняющимся тоном. — Не очень-то интересное дело. Зато мой магазин мне здорово по душе.

— Кто подбросил вам идею насчет допотопной механики?

— Подождите, я положу кисть. — Через мгновение Прантц вернулся со старым конторским стулом с прямой спинкой. — Вот. Садитесь.

Квиллерен рассматривал развороченные внутренности примитивной пишущей машинки.

— Вам придется потрудиться, чтобы убедить меня, будто этот хлам кому-то нужен.

Холлис улыбнулся.

— Что ж, потружусь. Нынче люди собирают что угодно — хороших вещей мало. Из источенных червями столбов делают подставки для ламп. Окантовывают рекламные плакаты двадцатилетней давности. Почему бы не сохранить остатки продукции ранней автомобильной и радиотехнической промышленности? — Прантц заговорил конфиденциальным тоном. — Я работаю над одной теорией, основанной на феномене нашего времени: — доктриной ускорения устаревания. Тут суть вот в чем. Чем скорее предмет выходит из употребления, тем быстрее он возвращается как предмет коллекционирования. Раньше на этот процесс требовалось лет сто. Теперь — тридцать. Я намереваюсь ускорить его процесс до двадцати или даже пятнадцати… Только не записывайте, — поспешно добавил Холлис. — Это все еще на стадии обдумывания. Не продавайте идею раньше времени.

Квиллерен вышел от Прантца и съежился от холода. Он разменял у антиквара пять долларов — банкнотами, сложенными поперек, — но что-то в Холлисе все-таки было фальшивым.

— Мистер Квиллерен! Мистер Квиллерен!

Кто-то догонял его. Журналист обернулся и тут же в его объятиях оказались коричневый вельвет, мех опоссума, тетрадки и развевающиеся светлые волосы.

Ив младшая из трех сестричек, совсем запыхалась.

— Только что с автобуса, — выдохнула она. — А вы к нам?

— Нет, к миссис Макгаффи.

— Не ходите туда! «Миссис Макгаффи чертовски напыщенная!» — так говорит Клатра.

— Дела есть дела, Ив. А ты уже подготовилась к Рождеству?

— Еще как! Мне на праздник подарят мольберт! Настоящий мольберт!

— Хорошо, что я тебя встретил, — сказал Квиллерен. — Я бы хотел украсить комнату, но у меня нет твоего художественного вкуса. Да еще это колено…

— Я с радостью помогу. Вам елку, по старинке, или что-нибудь более современное?

— Елка проживет у меня не больше трех минут… У меня коты, и они почти все время проводят в полете. Но я подумал, что мог бы купить у Ломбардо зеленые гирлянды…

— Отлично! Я только забегу к сестрам, а потом сразу к вам.

Когда Ив пришла к Квиллерену, посреди комнаты уже лежали кедровые гирлянды за десять долларов; Коко и Юм-Юм обходили их с опаской.

При виде светловолосой гостьи кошка исчезла в неизвестном направлении, а кот остался, чтобы пристально и недоверчиво наблюдать за Ив.

Для начала Квиллерен предложил девушке лимонада, и она села в плетеное кресло-качалку, а прямые светлые волосы, как капюшон окутали ее лицо. Разговаривая, Ив то надувала детские губки, то поджимала их, то очаровательно улыбалась.