- Вольно! - весело так и насмешливо подал команду Мещеряков, потому что в команде этой не было необходимости - люди и так стояли "вольно", а не "смирно".

Потом на лицах сотрудников военного отдела исчезла растерянность, все враз вздохнули, и Мещеряков понял - позади него, в дверях, появился начальник главного штаба.

- Да ты проходи, проходи, товарищ Брусенков, - сказал он ему, оглянувшись. - Послушай о чем у нас тут пойдет разговор! Ты же член ведь нашей военной ставки!

И Брусенков шагнул с порога в комнату, а Мещеряков тотчас закрыл за ним дверь. В коридоре остались Довгаль, Тася Черненко. Им он сказал:

- А мы, товарищи, здесь враз и управимся! Ждать нас долго не придется!

Подошел к столу с лампой, спросил у полного, уже немолодого человека в гимнастерке:

- Заведуешь?

- Заведую! - ответил тот.

- Фамилия?

- Струков!

- В германскую кем служил, Струков? На каких фронтах? В каком чине, когда демобилизовался?

- Пехота. Был на Восточно-Прусском, после - на Юго-Западном. Прапор. Домой вернулся в октябре прошлого года.

Мещеряков спрашивал, Струков быстро и четко отвечал, не задумываясь.

- Какое это в данный момент имеет значение? - начал было перебивать разговор Брусенков. - Какое значение имеют твои вопросы, товарищ главнокомандующий?

А Мещеряков строго спрашивал и спрашивал дальше:

- В Луцком прорыве шестнадцатого года был?

- Случилось...

- Это какого же было числа, подожди, подожди?.. - проговорил Мещеряков, вспоминая. - Генерал Брусилов пошел в прорыв какого числа?

- А в мае, когда считать по старому календарю! - ответил Струков и начал вспоминать, как было дело, до тех пор, пока Мещеряков сам не перебил его:

- Коротко: для чего твой отдел существует?

Тут впервые Струков задумался. Посмотрел на Брусенкова...

- Ну, вот хотя бы мобилизация. Снабжение армии. Оружейные мастерские. Всё - наши вопросы... - стал отвечать наконец Струков.

- Для мобилизации в армии есть штаб. Для снабжения - отдел снабжения. В главном штабе Освобожденной территории есть отдел финансовый и конфискационные комиссии. Мне нынче показывали все это, чтобы я понял. Я и понял. Как надо разобрался. Не знаю только - зачем ты? И к тому же - по всем вопросам. Когда бы ты занимался, скажем, одной только мобилизацией, я бы и тебя тоже понял и распустил бы своих работников, которые мобилизацию проводят. А когда ты едва ли не всеми вопросами занимаешься - мне что же, весь свой штаб расформировывать, или как? Кроме разве что оперативного отдела да еще разведки? Или, может, и разведка мне тоже уже ненужная? - Это все Мещеряков сказал будто самому себе, но тут же снова и быстро обратился к Струкову:

- Ну, ладно! Мы в главном штабе делали протокол объединения, ты тот день был у товарища Крекотеня. Так мне товарищ Брусенков объяснил. В какой деревне был?

- В Тимаковой...

Мещеряков быстро расстегнул планшетку, вынул карту, показал пальцем:

- Вот она - Тимакова... Вот она - дорога на Соленую Падь. Обрисуй, пожалуйста, кратко военную обстановку: где наши части, где дислоцируется противник?

Струков начал вглядываться в карту, пересек тонкую линию дороги ногтем:

- Наши - тут... А вот тут - белые. Да я ведь вовсе и не с оперативной целью был. Был по делам мобилизации.

- Ну все равно, как военный отдел, интересовался же ты положением?

- Не успел. Спешил слишком.

- Это, конечно, может быть. Тогда давай коснемся здешнего положения. Надо же нам с чего-то общее дело начинать. Как ты находишь оборонительные работы под Соленой Падью? Признаешь хорошими?

Струков снова подтянул к себе карту и стал показывать, где и что сделано, какие выкопаны окопы, где, по его мнению, следовало бы еще копать. Мещеряков слушал внимательно. Поддакивал. А тогда и Струков спросил вдруг его:

- Мне тоже интересно - как ты дело находишь, товарищ главком?

- В какой части?

- Ну, хотя бы в части состояния армии? Общего состояния?

- Общее оно среднее. До хорошего далеко.

- Почему так?

- Выпивки много на позициях по сю пору. Разной. И самогонка, и бражка, и даже лавочная встречается. И бабы тоже разные шляются - свои, и чужие, и вовсе беженки. Служба связи не поставлена. Ну и еще могу перечислить...

- Это потому, - вступился Брусенков, - что у нас гражданское население повсеместно исполняет наряды на рытье окопов. А всем и каждому известно гражданское население без баб не бывает. Но я спрошу так: кроме баб, ты на позициях заметил еще что-либо, нет, товарищ главком? Командные курсы наши заметил? Всю армейскую организацию? В целом?

Мещеряков прошелся по комнате, остановился. Постоял. В окно поглядел. А когда обернулся, сказал:

- Ну, вот что, товарищи, я уже и готовый ответить на все вопросы. То есть как я понял ваш военный отдел. - Шагнул от окна на середину комнаты. А понял я так: ты, Струков, вовсе и не бывал в Тимаковой тот день, когда мы подписывали объединенный протокол. И в штабе тоже не был - не хотели мне тебя показывать. Не расчет тогда был. Зато был ты на местных оборонительных позициях. Был так: ходил следом за мной. Узнавал, что я делаю, как распоряжаюсь и разговариваю как. После товарищу вот Брусенкову все докладывал.

Струков заметно вытягивался, принимая стойку "смирно". А Брусенков подошел к Мещерякову:

- Так вот мы и не скрываем, товарищ главнокомандующий, что над тобою и над всей армией должно быть со стороны главного штаба руководство, а значит, контроль. Так и должно быть. Не иначе. Ни твоей бесконтрольности, ни чьей другой не допустим. Тем более в военное время. Кончим воевать - другой разговор: мирная жизнь, она потому и мирная, что свободнее и бесконтрольнее. А нынче - положение всей жизни военное. Не тебе это объяснять!

- Понятно. Но когда я об контроле об этом знаю - это одно. Когда он от меня делается тайно - то это называется шпионство. И чтобы впредь таких недоразумениев у нас не случалось, я прямо заявляю: для меня нынешнего военного отдела не существует! А ежели все ж таки кто из его работников будет и дальше шариться в армии, по моим следам ходить и нюхать, то я отдам приказ брать таких и стрелять, как за шпионство!

Брусенков покраснел. Рябины его по всему лицу сделались красными. Клюква или брусника. Он еще шагнул к Мещерякову, но тот не дал ему говорить, сказал сам:

- Дальше. Дальше так: я ультиматум до конца все ж таки не ставлю. Предлагаю: завтра в десять часов товарищ Струков является ко мне в штаб армии и дает обещание, что никакого шпионства с его стороны более не будет. После того он докладывает свои честные соображения - как отдел его может армии и общей нашей победе помогать и в действительности быть полезным. Когда мы с товарищем Жгуном, начальником моего штаба, эти предложения усмотрим как хорошие - то и хорошо дальше будем вместе работать. Когда они будут для нас негодные - то я уже окончательно и в полном ультиматуме повторю нынешние слова: военного отдела для армии нет и не существует! Все! В других отделах я больше нынче находиться не имею возможности - некогда!

И, козырнув, Мещеряков быстро пошел прочь из комнаты. Распахнул дверь... Остановился. Так же резко вернулся, вынул из кармана и положил на стол коробок с цветными карандашами.

- Это ты мне давеча прислал, товарищ начальник главного штаба! - сказал Брусенкову, но не оборачиваясь к нему. - Возьми! У нас и в своем штабе таких дополна!

Брусенков усмехнулся, протянул руку, взял коробок, потряс его около уха. Сказал:

- Ну, мы примем предметы обратно. Вовсе не постесняемся принять. А еще вот что - отдай-ка нам золото! Сорок семь тысяч и сколько там у тебя фунтов? Не хочешь отдавать военному отделу - отдай прямо в главный штаб. Прямо мне. Я ужо использую. Смогу. На общее наше дело, и с умом использую...

- Нет, - ответил Мещеряков. - Не отдам. Самому пригодится. - И еще раз, уже с порога, повторил: - Не отдам!